Я тебе сегодня не совру,
Моя юность. Волю дай перу,
В письменах весь мир переверну,
Напишу про девушку одну,
Чьё лицо нежнее, чем рассвет.
Моя юность... Сколько же мне лет...

Я тебе не дам сегодня пить,
Моя бедность. Только жить и жить,
Презирая время, новый мир,
Где я то скрипач, то бригадир,
То моряк на корабле, то продавец,
Сын пропащий, или же отец.

Я тебе сегодня не скажу,
Моя совесть, в чьих грехах брожу,
За кого молюсь, как атеист,
Что за помыслы, когда бываю чист.
Всё оставлю твоему суду,
Без вины за всех виновных пропаду.

Годы исчезают, мчат к нулю,
До сих пор ту девушку люблю,
До сих пор живу в краю лесов,
Говорю лишь при несвязанности слов,
Становлюсь счастливей, если ночь,
Унываю, если некому помочь.

Сколько же мне лет... И сколько будет,
Когда время всё по-честному рассудит...
Вечен только звук - колокола,
И глаза той самой, что бела,
Как нежнейший снег. Конец сотру.
Никому сегодня не совру.

На Волге вскрывается лёд, на глазах исчезает,
То ветер, то солнце поверхность теченья меняют,
И птицы поют на своём.
Деревья на склоне пытаются жить, не ломаясь сто лет,
Как жду я сто лет, смотря в небеса, вечера без ракет,
Тишину даже днём.

Мы по пляжу идём, совершенно одни, только ветер догнал,
Он единственный, кто меня с детства всегда наставлял,
Чтоб терпел ежечасно,
И оно того стоило. Вижу, как лёд не с реки - со зрачков
Уже сходит, поддавшись весне, отступив с берегов.
Ты сейчас так прекрасна!

Поезда не летят по мосту, остаются на станции,
Я забыл, как рукою по карте водил, подводя пальцы к Франции,
Забываю пробелы в судьбе.
Научусь делать так, чтоб рояль становился живым,
Пробегусь по звучанью. Теперь не умру молодым.
Буду петь о тебе.

Скоро кончится март, в первый раз без потерь, без бровей,
Подведённых под мост, что полоской горбатится всей,
То ли хмурясь, то ль плача.
И снега никогда не найдут, даже если декабрь,
Лес раскинется шире, без летнего пламени храбр,
Цвет зелёный не пряча.

Ты сидишь на качелях. Смотрю на тебя, и про время не знаю,
За спиною дома, значит, солнце не я закрываю,
Всё равно оно греет.
Город просит меня задержаться не только в назначенный срок,
Пусть всё лето сгорал я, всю осень под ливнями мок,
Что проблемой не веет.

Мир становится шире, я знаю теперь остановки, скамейки,
Череду белых окон, сеть улиц, сведённых с линейки,
Мрачность спальных кварталов.
Мне легко здесь ходить, не цепляясь ногами за камни, и
Не предчувствуя склонов, как в местности прошлой, где главное -
Не бежать без привалов.

Провожаю под вечер тебя, голос свой заглушаю,
Нахожу ещё день для побед, всё себе разрешаю,
Дохожу до знакомой черты.
Ни единого облака, значит - небо сольётся с рекой в синеве.
За окном теперь солнце, на мне его луч, в голове
У меня только ты.

Старый письменный стол воцаряется над интерьером,
Человек я невидный, но мысли потоп оставляют,
Мчит волна за волной. Море в близости кажется серым,
Но с высот, как сейчас, его синим всегда называют.
Пусть комод прячет время, что застыло в листках поминутно,
Облачаясь в записки, лишённые в буквах сюжета.
Сговор с тайной свершён. Прячу страх, что вполне обоюдно.
Выпить что ли воды, и лишить свою засуху света...
Кто вы, зрящие в окна? Рубеж даже смерти не пленник,
Он не сдастся трусливо, как пёс будет в ярости биться.
Сотый век я пишу, неизвестный толпе современник,
И не знает никто, что ещё в голове затаится.
Завтра выйдешь со мной. Непонятно, как примешь. Узнаешь?
Мелкий мартовский дождь мы достойно, без робости встретим.
Убираю тетрадь. Ты однажды в ней всё прочитаешь.

Сохрани эти строки, и не дай умереть им.

Гаснет в пределах границ атмосфера,
Сверху глядит бледно-жёлтая сфера,
Клавиши плачут весёлым "ля",
Слышится улиц на кольцах петля.
Дремлет стена, за стеной равнина,
Не считая вкраплений, что сделала шина,
За каменной глыбой, связующей бреги,
Пара кварталов теснится в ковчеге.

Завтра, пройдя три минуты пешком,
В месте, где к горлу взбирается ком,
Геройствуя в шее, стесняя кадык -
Гвоздь острой речи вобьётся во стык.
Жуткая правда дойдёт до ушей,
Как те же нити меж стен не пришей,
Вряд ли сработает рук устройство,
Бросаясь на плечи, чтоб снять беспокойство.

Слышу рассказы, как жил Эврипид,
И кусками трагедий поныне лежит,
Неизвестный, как время его до конца,
Я слушаю это с презреньем юнца,
Водя карандаш в альбиносом листе,
Под шум кипятка на электроплите,
Что ещё вспомнить... Отчизна уснула,
Сон от Москвы, до степного аула.

Утро. Глаза - что ботинки в репей,
Хоть ты руками от век их отклей.
Плохо - уборная (что при ремонте
Не учли) не видна в горизонте.
Рюкзак собираю, где нынче лежит
Всё, что мне выписать совесть велит.
Прямо, направо - лестница, чем-то
Схожа с хвостом в транспортёрную ленту.

Делать в уме вычисленья - как резко
Вдарить по черепу ржавой стамеской.
Гуманитарное дело не просит
Знакомиться с тем, что под сложности косит.
Путь называю - "Великий сапожий",
Ибо, пускай одинаков мир божий,
В этой дороге сыро особенно,
Смена сапог в механизм приспособлена.

Как я привык в этом городе прятаться,
За ту, что безмолвнее воздуха свататься,
Стоять у ограды, смотря, как наледь
Ветвисто трещит. Мне ничем не разбавить
Время, покрытое снегом и ноч-
ными причинами, замкнутость прочь
Отбросить, ибо, пока что есть младость,
Чтоб не ведать, во чём ограничена святость.

Со всех этажей смотрят лица друзей,
Окна расставились в круг-Колизей,
Скрывая все ужасы, возглас симпатии,
Не поймёшь, кто кого здесь предстал виноватее.
Батареи - пока что спасенье от хлада,
Пока не раздвинется туч серых стадо,
И солнце покатится, свежее только,
Любуясь на скромную нашу постройку.

Чуть тишина расступилась с района,
Слышен запас речевого жаргона,
Как повезло мне не сразу родиться,
А лишь через время на берег прибиться,
В этих пяти сантиметрах на всех
Картах, без бросивших в море прорех,
Не зря, дребезжа на столе тарелкой,
Скачу не быком, в плуг вцепившись, но белкой.

Холодно утром. Пиджак подводит.
Никто к остановке меня не проводит.
Запах парфюма слышен далече.
Небо, не сразу понять, что и мечет -
То дождь, то снега. И ступает мой
Аккуратный шаг лишь к звезде одной.
Сегодня мне будет намного скучней,
Если опять я останусь ничей.

Пятый автобус приехал чуть позже, чем было ранее,
Я стоял человеком, в забытье походящим на здание,
Красотой не берущем, но века сохранившем в фасаде,
Неприметным для глаз, впрочем, как большинство в этом граде
После царских времён. И в нужде приходилось стремиться
Брать билет до тех мест, где лицо позже будет кривиться,
И болеть голова. Город схож был по чувствам волнению,
И автобус умчал аж за памятник местному гению.

Если взять купола, что грозятся пронзить синеву,
Сосчитать их кресты, звон, должно быть, летящий в Москву,
То получится вечность, как и время, мне данное для
Различенья, где тяжко, а где подойдёт вся земля
Для подошв моих счёсанных. Здесь, по схеме, должно, поворот,
Но виднеется только солнце, далеко отходящее от
Точки опоры в небе. Очки место зря держали,
Глазам было вовсе не больно, они даже в ответ не моргали.

Рядом живут медведи, лоси, пройти два шага
От того, что зовётся проспектом, где раньше, бюджету во благо,
Был слышен голос станков, заглушенный собственным весом,
Не имеющим точной даты, но дробящий историю прессом.
Здесь теперь по утрам чемоданы, как те табуреты,
Причём, не сдвигаются с места, но всякий планирует это,
Скорее закончатся Ласточки, вагоны пойдут обратно,
Чем станет в улыбке весело, и в душе совершенно приятно.

От подруг моих весть не дойдёт, потому, что изволил
Я вчера испытать смелость в речи, и долго глаголил,
Представляя себя очевидцем минувшей хроники,
Являясь зависимым от походов в уч. кор. педагогики.
КГУ в этом месяце будет биться за первенство в звании,
А среди обывателей - за слово другого браннее,
Что вполне себе слышно за стенкой, надевая костюм, и щёки
Превращая в румянец. И, благо застройке сейчас одиноки

Точно не мы. Я пока отдохну. Обязательства
Настолько невнятны, что пройдёт без попыток вмешательства.
Смотрю на тот город, что совсем нелюдим по сути,
Непохож на других, даже взять - по отсутствию мути
В воде, хоть и всякий прохожий плевал,
Хоть и так называемый буксир от причала сдавал,
Оставляя открытым свиданий моих местечко,
Где сошлись после странствий великое русло и речка.

В окна брызгала грязь, по разводам хоть делай шедевры
С пейзажных холстов, и общественный транспорт маневры
Совершает в обход непонятных зверей для строений,
В детстве слышащих только стук от копыт биений.
Завтра всё станет лучше, не завтра, так в день положенный,
Будет стоять погост, небывало для места ухоженный.
Выхожу из автобуса. Кажется, что я сел
Там, где стою сейчас. В эту бедность уже смотрел.

Приходи ко мне, я очень жду.
Даже в комнате порядок наведу,
Не притронусь утром к стакану,
Испытаю гордость за страну,
Причешусь, как ты велишь всегда,
Спрячу за шкафами провода,
Полюблю те песни, что поёшь,
Стану презирать кого клянёшь.

Приходи ко мне. Пойдут дожди -
Отменю их. Только приходи.
Свет горит на пятом этаже,
Коридор попроще стал, чем буква "Ж".
И гроза не станет ударять
По земле, звезда начнёт сиять
Освещая путь, как мне светила.
Только кажется, что вряд ли это было.

Даже осень промотаю, посмотри -
Август разгорается внутри.
Приходи ко мне. Я дверь открыл
Широко настолько, что здесь был
Крепостной забор - теперь простор.
Тренирую речь, чтоб разговор
Интересным стал из моих уст.
Холодильник, удивительно, не пуст.

Я зачёркиваю прочерки в письме,
Оставляю всё сплошной... На Колыме
Проливалось меньше пота, чем с меня,
Хоть совсем здесь не предвидится огня.
Всё равно тепло, а ветер дул
Не по назначенью, только гул
Оставлял ушам. Страдали лишь
Ноги без носков с подземных ниш.

Стал серьёзным, чуть повеселел,
Побледнел от горя, покраснел
От стыда, я всё уж испытал,
В те часы, пока перо в руке держал.
Скрипнули полы. Пришли друзья,
Через час ушли, и снова я
Не справляюсь с недостатком разговора.
Приходи. Но ты придёшь но скоро.

Что тебе в руках конфетный рой...
Что тебе закаты над рекой...
Я ведь не достиг вершин, тотально
Разорился, облик не фронтально
Видится теперь при всяком случае.
На слово не веришь - было б лучшее
Время в жизни - с видом на причал
Два часа в начало всех начал.

Приходи ко мне. Пусть завтра будни
Начинаются, и мы должны как трутни
Занимать все должности, летать.
Что ж теперь, всю жизнь луну встречать
Как изгнанник, без ладони на плече,
Без повторных отпечатков на ключе...
Я и так забыл, как волноваться
Перед тем, как станут тени продолжаться

По земле, что значит - ты в пути.
Не хочу прослыть великим. Приходи!
Всенародное признанье не нужно,
Только ты, превосходя и полотно,
Где написана улыбка от молчанья,
Я и шире улыбнусь, чем это зданье,
В коем заключён, как ингородний.
И не стану до последнего свободней.

Приходи ко мне. Я жду так лет
Уж под десять. Может, больше. Свет
Меньше существует из частицы.
Побывал и там где не случится
Более бывать, сменялся возраст,
Мучила то скромность, то и гордость.
Видишь, рифмы все мешаются опять...
Приходи. Всю жизнь готов я ждать.

Если читаешь сейчас эти строки -
Значит, я снова скучал на потоке,
Значит, психологом стану вряд ли,
Значит, с руки снял повязку из марли,
Люба сидела задумчиво справа,
Вокруг по весне расцветала держава,
В сотне шагах велась реконструкция
Старинных рядов обветшалой конструкции.

Я развлекал всех подружек рядом,
Кудрявый меня обзывал то ли гадом,
То ли ещё каким словом обидным,
Проектор работал, но был невидным,
Несчастная девочка с чёрной косой
Грустила, что ныне любима не мной,
Смеялись во весь на галерке где-то
Разделявшие с нами поток факультеты.

Шторы скрывали от глаз пейзажи,
Кто-то всё спорил, границы где наши,
Кто-то писал то, что задано было
Наперёд, чтобы время не зря проходило,
Девяносто минут, как пятнадцать суток,
Как повод смотреть на гирлянды из курток,
Заводить механизм непонятных сплетен,
Обсуждать, почему этот корпус беден.

На столе возлегали тетради стопкой,
Телефон доставался рукой неробкой,
Мошкара, что проснулась, звенела в такт
Рассказу про жизнь и любовный акт,
Тип личности, кризис трёх лет ребёнка,
Пыталась хрипеть на пространство колонка.
Пока не забыты мной строки эти,
Они актуальны, как жизнь на свете.

Девушка зашла в комнату. В комнате появился свет.
Она поставила вазу, в вазе расцвёл букет.
Девушка улыбнулась. Девушка смотрит в окно.
Она ничего не видит - зимой в это время темно.
Девушка ставит доску, достаёт из шкафа утюг,
Берёт телефон, включает громкость на полный звук.
Никто не звонит, не пишет. Девушка гладит рубашку,
Платье, бельё, футболку. Она закончила глажку.
Девушка смотрит на розы, взгляд переводит к часам.
Время такое, что вряд ли быть в этот час звонкам.
Девушка тяжко вздохнула. Стала мести ламинат.
Вышла на миг из комнаты, затем, вернулась назад.
Стала расчёсывать волосы, смотрит в своё отражение.
Вздрогнула. Видно, шорох издали от ветра растения.
Девушка видит книгу. Взяла почитать. Отложила.
С кровати стянула постельное, заново всё застелила.
Девушка стала грустной. В руке телефон сомкнула.
Вдруг, приложила к уху. Нету ответа. Швырнула.
Девушка села за стол, у неё изменились глаза,
Трясутся от всхлипов плечи, с щеки убегает слеза.
Девушка встала со стула, прошлась от стола к коридору.
Вернулась. Сняла с себя платье. Рукой задвинула штору.
Лампа не стала упрямиться - свет исчезает опять.
Девушка легла спать.

I
Не достигал вершин, хотя, считал земляком
Меня любой пологий склон, не говоря
Даже о пропасти. Во всяком
Случае, я был всегда смущён, когда заря,
Обнять пытаясь что на карте ткнул мизинец,
А в жизни ни конца, ни края, разлилась
По хладным скалам. Я душою, как эсминец,
Велик и горд, но телом ниже, чем сплелась

II
Лоза, стремясь к навесу. Так сравнить –
Конечно, ниже небо. Как осадки –
Вообще не различишь, по чём ходить,
Небо в земле, хотя, в природе всё в порядке.
Короче, я теперь температуру
Комфортной жизни поменял. На сорок пятой
Не видной глазу параллели, может, сдуру,
Траву скиталец не оставил быть примятой.

III
Смотрю на шкаф. Хранитель осязаний,
Не более, чем вещь, гоняющая запах
По тёмной комнате, предвестнице прощаний,
Держащей меж побелки в цепких лапах.
Похоже, тихо... Нет, сегодня слов довольно,
Сломался ящик, щель пошла по сапогу.
Россия будет жить и без меня спокойно,
Но я жить без России не смогу.

IV
Я не смогу казаться призрачно-небесным.
Уже всё решено. Печать поставил
На трёх футболках. Если кланяться – отвесным
Поклоном, бив челом, и всем, что не исправил,
Чиня мозаикой блокнот. В общаге звуки
Сирены могут сразу всё разбить,
Я слишком собран, под конец, цепляю брюки,
Так поздно нынче – грех кому звонить.

V
Не знаю, с кем идти гулять, и с кем
Расстаться. Под вопросом дни покоя.
Уже не взять на пляж от солнца крем,
Там всё равно ничто не ждёт, кроме прибоя
Стыдливых волн, боящихся спросить,
Который час уже брожу без дела.
И мне их не с чем к пароходам отпустить.
Не буду ждать. Довольно. Надоело.

VI
Я разрываюсь. Кто придумал право-лево –
Имеет честь внимать мои упрёки.
Привычно жить, когда полы без подогрева,
Мне душу грели с колыбели чьи-то строки.
Смотрю на море, не пойму – ему кончаться
Вообще приходится? Ведь даже мои речи
Границы ставят, чтоб чрез годы продолжаться,
С учётом голоса, какой небезупречен.

VII
Апрельской даты не предвижу расписанье,
Ошибка в том, что без вины я жду расправы
Над благородством, но не зря мои старанья
Предметом стали, чтоб склонились ниже главы.
Не одарён – в коробке подарён,
Ищу себя в приготовлении к застолью.
Как рыба в омуте, но в списке всех имён
Различье обещает сделать болью

VIII
Движенья уст, повадки губ, игру бровями.
Спасибо хоть, привык, что есть народ,
Живущий подле, и вокруг, и меж домами
Его не ветер – взгляд на праведность ведёт.
О, как я рад, что не умел любить,
Точней, любил, но возвращался к были.
Как здорово – пора уж уходить,
И добровольно все на волю отпустили.

IX
Весна, день первый. Горечь, год без счёта.
Про исправление ошибок и молчу.
О, если б встретил я в пути кого-то...
Хочу. Иду на спуск. Ещё раз. Так хочу
Обнять экватор, не считаясь с племенами,
А там, прикосновенье все почуют.
Благая весть – бездонность есть под нами.
Обычные поля не так волнуют.

X
Я жил, как скажут музы, спал, как древний
Народ, пытаясь воссоздать всё в колыбель.
Признаться честно – здесь лишь крыша, двор вечерний,
Ещё, конечно, оттепель, капель.
Но надо жить, и я, съедая тонны
Съедобной пищи, называемой глаголом,
Боюсь, когда с вокзалов прут вагоны,
Дрожу от холода, воображая сколом

XI
Привычный вид действительных штрихов,
Что нанеслись не кистью, а цепочкой
Эпохи просвещений, воин, слов
Таких, что воды стали брезговать и бочкой.
Я говорю «спасибо» даже в случае
Дурных известий, порождённых небылицей.
Я жил во всех частях страны, и это лучшее,
О чём возможно в голове наговориться.

XII
Жестоко взять перо, освоив пропись,
Достаточно обломка стержневого,
Гласить о всём, что видишь рядом, но без
Трагичного конца, как такового.
Хочу домой, хочу сюда из дома,
Хочу к любимой, что не видится перу,
Хочу весны, хочу дождя и грома,
Хочу узнать, не скоро ль... Нет, сотру.

Так много дней... Так мало слов... Прощай, конечно.
Ты знаешь, я же всё равно здесь буду вечно
Бродить в аллеях из рябин, дверей касаться.
А если даже листья в прах, суть продолжаться -

Приоритет бессонных фраз. Не зря лес сгинул,
Не зря безмолвный призрак дня пейзаж покинул.
В камине пламя, в сердце дым, в дверях пороги,
Не то, что я непобедим, но сделал ноги,

Оставив стол, стакан с водой, шкафы с ножами,
На возвращенье - больше лет, чем в Нотр-Даме
Пришлось ждать возвращенья душ. Мой дом обманут
Не языком, но цепью рук, что не отстанут

От предпочтенья быть в тиши, звонить не просто,
Как голос на краю Земли, но стебель роста
Обид, проросших из всех почт по плодородию,
Мол, это не мои слова, что в такт мелодию

Берут, оставшись в красоте. Прощай. В грядущих
Годах увидимся ещё, как два идущих,
Дрожащих тела, даже ног не видно сразу,
Играет лесенкой, в разрыв, ритм, схожий джазу.

____________________

Прощанье создано, не чтоб бывать разлукам,
А ради трезвости ума. Пройдя по мукам,
Метаясь в место, где портрет висит над входом,
Откроется печаль, как дверь с мудрёным входом.

Прощанье - чтобы повзрослеть, ума набраться,
Лететь к песчаным берегам, и там остаться,
Прощанье - это как покой, беззвучный крик во
Весь подкожный слой души, где будет битва

Сердец и нервов, губ с мозгами, если видеть
Не в оболочке, ясно всё - никто не выйдет
Живым оттуда. Так огонь горит в пожаре,
Так жидкость плещется, стремясь назад, в резервуаре.

Не кислород необходим для поддержанья
Нормальной жизни, а, всего, подорожанье
Цены любви и верности. Здесь выбор не решает,
Забытый богом час надежд не окрыляет.

Невзрачный проходимец мест, что Волгой дышат,
Прильнёт к стеклу, и в назидание напишет,
Расправив лёгкие в груди, что нужно верить
Лишь в то, что было позади, а явь - развеять.

____________________

Ты как в степях, ты как в бору, т.е. заметна
Строго в часы особых дат; и худо-бедно
Я пережил семь стадий бед, и четверть века,
Теперь не скромно в холл вхожу, а лишь с разбега.

Шар, как Земля, Земля, как шар, короче, мир
Стал нежен под моей ногой, боясь до дыр
Стереться, с чёботов дрянных; но остановка
Моя равна тому, как с прутьев мчит верёвка,

К которой был привязан груз, без касок главы
Навряд ли сохранят свой вид; в ногах суставы
Прикажут долго жить вообще, короче - ход
Мой предназначен не с лесцой, но лишь вперёд.

Отчасти, я настолько слаб, что небу кинуть
Известный жест, и лечь в кровать, равно придвинуть
Конец кончины всех проблем. Гораздо проще
Прозваться в эхом, подобясь тому, что в роще.

Бояться - значит проиграть, все силы сбросить,
Как будто кто-то здесь ещё меня попросит
Запомнить все твои черты, чтоб грелся извне.
Вернусь? Вернусь! К тебе, конечно. В другой жизни...

Нет, не стану портретом
На фасаде ночном,
Буду счастлив, как летом,
Когда выдворил гром
Из распахнутых улиц
В молчаливую быль,
Там, где ветры задули
Умиравший фитиль.

Мне бы сотни лет жизни,
Не живущим, живым,
Я бы стал на отчизне
И пейзажем ночным,
И осенней листвою
Под холодным дождём.
Помню, был я с другою,
Тот же вид, водоём,

А теперь вечный странник
По невзрачным краям,
Неизвестный посланник,
Не припадший к ногам.
Костромские проулки
Всё равно сохранят
И следы от прогулки,
И стихи, что сгорят...

Архитектура жаждет света,
От русской лирики - сонета,
От зимнего забвенья - лета,
Молчит, в истории забывшись.
Давно к ней не вязались очи,
Тем более, когда средь ночи,
По лужам, вместо звёзд, рабочий,
Шёл, похмелившись.

Никто не целовался в парке,
Газон примяли иномарки,
И если окна были ярки -
В тот год на лампочки был спрос.
Седая туча хмурит бровь,
И что-то нежное здесь вновь,
Как снег, как к родине любовь,
Летит за мост.

Давно ль рука марала парты,
Мозг охмурён был битвой в карты,
Встав на полоску в роли старта,
Казался финиш досягаем...
И кто бы знал, что в двадцать пятом,
Когда душа размером с атом,
Двор станет вечером крыть матом,
С собачьим лаем.

За поворотом, на пригорке,
Тех планов, что не вскрыл бы Зорге,
Зубрится текст от корки к корке,
Насчёт продленья выходного.
Ещё река не мутит воду,
Ещё я не открыт народу,
Пути, в немилую погоду,
Всё нет иного.

Жить слишком просто в этом граде -
Коль не с кем говорить, то ради
Такого случая, тетради
Хватают с полок сотни пальцев.
По пиджакам нельзя вглядеться,
Кто просто любит приодеться,
А кто скрывает, как под сердцем,
Тоску страдальца...

1
Мадемуазель, готовьтесь слушать мой рассказ,
Я буду говорить с особой страстью, раз
Мы в большей степени Европа, а не Азия,
И вы мне всё-таки не просто друг, но пассия,
Я положил уже не тень с руки, а глаз.
Который год (второй всего лишь), как остался
В провинциальной суете. Я волновался,
Следя за тем, как мы становимся близки,
Тупая боль не раз хваталась за виски,
Но становилась меньше явной, чем обычной,
А далее (прошу прощенья, к неприличной
Прибегну теме) возбужденье, симметричной
Полоской света став от головы до пят,
Желает выгнать боль. Поступок свят.

2
Вы, кажется, не пьёте? Будьте здравы.
Бокал не вам - стол привирает, что не пуст.
Что вы читаете? Рассказ? Любовь и куст
Сирени? Книги лист страшней отравы,
Когда вы держите её для глаз отвода.
Смотрите в окна - март, капель, труба завода,
Уж я то ладно, не объект для впечатлений,
Так не побрезгуйте пейзажем. Что там... Как же...
Я говорил, что стала ночь страшнее сажи,
(Хотя, и так не отличалась белизной), когда сомнений
Не оставалось, что вы приняли с насмешкой
Поток моих речей, с ненужной спешкой
Успели сделать так, чтоб я на вечер
Не оставлял попыток съездить к вам, в Заречье.

3
Вы скажете - я не серьёзен. Жизнь студента -
Прямое продолженье детства. Если энто
Оправдывает все гулянья ночью на
Другой этаж, то мы сошлись во мненье. Допоздна
Я жил в попытке стать знакомым всем на свете,
Успел назваться понятым, свой паспорт двигал
К столу, что страшен даже с виду. Вместо игр.
Признаться, всё трудней, чем ставить акт в балете,
Что делаем сейчас. На сцене вы бывали?
О чём же я... Ведь вы аншлаг сбирали,
Ну, ради скромности, не вы, а ваша труппа,
Такой был свет, а ферму не включали,
Хотя прикрытье было в облике тулупа,
Но без него играть дворянку стало б глупо.

4
Я не жалею, не зову, насчёт тех слёз же...
А впрочем, к этой теме выйдем позже.
Вообще, чёрт с ней. Сказал бы хлеще,
Но в обществе приличной дамы расширяю
Запас словарный. Иль сужаю... Нет, не знаю.
Держать внимания не стоит к этой вещи.
Короче говоря - балет... Да нет, не он уж,
То, что мы ставим - от искусства лишь детёныш.
Играю плохо. Извините, не актёр, но
Когда похвалите - приму за честь покорно.
Но не похвалите. И вашего участья
Не приходилось наблюдать там по несчастью.
Мадам, куда вы? Я наскучил? Как же чаю?
Вы извините, я и сам порой скучаю.

5
Итак, отныне вы объект моей обильной
Любви, и не сказать, что это плохо.
Умеренный стук сердца не вредит. А сильный
Закончится от носового вздоха.
Вы знаете, в районе вашем гость я редкий,
Но как иду, то взор бросаю меткий,
Я и без карт, без памяти пройдоха,
Касаемо успеха. И, однако,
Забрались далеко. Но новостройка всяка
Взгляд не обманет, и из тысячи узнав
Ваш дом, я буду ночь стоять у окон,
Пока пойму (узнать бы в чём), но прав,
Пока с балкона не падёт знакомый локон.
Нужна салфетка вам? Секунду, я стремглав.

6
Скажите, Муза (назову вас так, и впредь,
Упав к ногам, стану поэзией радеть,
Но это после), есть ли в городе аллеи,
Где после чаепитья нам... скорее
Мне выплывет возможность скрасить радость?
Чай, не проталины сломают ощущенье
Улыбки, так не разделённой с настроеньем,
Какого требует страдальческая младость.
Секунду. Позвонили. Сбросить надо.
О чём я говорил? Ах, да - средь сада...
Нет, не о том. Мадемуазель, бледны вы.
Не дурно ль стало? Впрочем, что я - это этнос,
Не то, что там, в родном краю, где нынче нет нас,
Я не тоскую больше, хоть места красивы.

7
Мадемуазель, когда вы станете моей
Женой, иль не женой... Но кем-то в этом роде,
Я буду с вами говорить не о погоде,
Хоть и сейчас не беспокоимся о ней,
Но о высоком. Мои мысли долго бродят
Меж вашей красотой и тем, что стыдно молвить,
С учётом, что нередко происходят
Серьёзные дела, но не спешу напомнить.
Не уж-то вас такие мелочи заводят?
Слепой мой шаг не отгородит от событий,
Таких, что не случались в пятом корпусе,
И пусть в моём распутстве убеждён, но кто тут все,
Кто захотели власть прибавить от открытий...
Хоть вы меня за это не вините!

8
Я танцевал, крушил столы под музыку эстрады,
Вскрывал автомобиль, не понимая как за руль,
Оставив мусор, лишь мечтал, что автострады
Меня подхватят вслед за ним, деля на нуль
Воображаемые ласки. Так прибился
К прекрасному в былое время городку.
Не думайте, что лень не пресеку,
Открою дело жизни. Зря что ль вжился
В роль раненого, при смерти бойца,
Одетого в обличье мертвеца.
Сказать по правде, если б нынче не стремился
Достать рукой вас - это было б не в игре,
Пускай считаю, что жить надобно в добре,
Желательно, средь стен, а не в шатре.

9
Вы утомились? Очи, знаете ль, не лживы,
Даже когда свисают пряди буйной гривы,
Иль пробует крыло сокрыть всё взмахом,
А человек так и тем боле очевиден.
Как бы не стал ваш гордый тон слегка обиден,
Останусь маленьким, наедине со страхом.
Прекрасны поведенья ваших ручек,
Будь я теперь не так зависим от получек,
Расцеловал бы их кольцом о бриллиантах,
Сложились песни о губах бы - оккупантах
Любой частицы кожи. Факт ведь жив,
Что я горяч от климатических нюансов,
Не то, что южным говором криклив,
Но голос мой не оставлял доселе шансов.

10
К чему скрывать. Пускай влюблён в вас, как Орфей,
Но оказавшись в царствии теней,
Ошибку б допускал раз сотню, оглянувшись,
Причина - взглядом вас едва коснувшись,
Отклеить не могу, и с мясом отдираю.
Вы беспокоитесь? Извольте, исправляю
Неловкость паузы, дав слово вам сказать.
Молчанье. Я устал сегодня врать,
Т.к. любое слово не сравнится
С тем, что на самом деле в сердце шевелится.
Я буду помнить вас, о Муза, хоть убейте,
А не убьёте, так бокал об стол разбейте.
Который час? Но неужели поздно ныне?
Оборван меньше, чем на первой половине.

Мысль живёт о туманах в горах горбатых,
О том, кем мы стали в годах двадцатых,
Какие события были сенсацией,
Сколько дорог пыль дышала акацией
До майских дождей; чьи мечты терпят бедственность,
Почему поголовно теряли все девственность,
Как случилось, что дым виден был и в Казани,
Отчего зимой жар был не только лишь в бане.
Размышляя о прошлом, не вижу грядущего,
Делаю вид, что достал всемогущего,
И вновь опустился, чернея в гудроне,
Стал для театра штрихом к колонне.
В круг воды шли слова меж Камчаткой и Лимой,
Я жил в пустоте без свиданий с любимой.
Теперь временами смотрю, как дебри
Стали местом, где больше не травят вепря,
Но можно пожить, погулять сначала
Средь осин, где Любовь меня взглядом встречала,
Не зная, откуда я, чейный отпрыск,
Мнущий в пальцах картон - к турникетам пропуск,
Играющий роли в лесном наряде,
Вечно строчащий заметки в тетраде.
Разноцветный палас чрез два дня стал чёрным,
Как зашёл в этот дом, и, с портретом никчёмным
Подвигал сервиз, чтоб поближе к носу,
Слушал шум Москвы - гимн великороссу.
Предоставлен март к выходным счастливым,
Чтоб родился я в сотый раз красивым,
Как рождался до допотопных строчек,
Был повыше в рост, пил вино из бочек,
Нагружал телеги мешками с хлебом,
Пел для Муз романсы в дуэте с Фебом.
Я такой же радостный, но эпоха
Говорит о том, что живу я плохо,
По сравненью с тем, что в преданьях пелось,
С тем, что было до, как Она разделась,
Как слетелись птицы, почуяв зёрна,
Как из нежных слов вырос мат отборно.
Закрываю дверь. Тех, кто стал мне ближе,
Я уверен, что завтра опять увижу.

I
По оборванной нити, посередине,
Шагает герой, неизвестный ныне,
Своим описаньем заполнивший главы.
Не чует душой ни мороз, ни солнце,
Не сбегал ниоткуда, и не вернётся,
Окажется брошен любой державой.

Руки его помнят полосы лезвий,
Голос из уст непонятный, но резвый,
Если найдёт с кем обмолвить слово.
Нету в карманах чужих записок,
Путь по асфальту нисколько не близок,
Впрочем, по сути, и нет иного

Предназначенья. Шумят дубравы,
Губы влажны от следов отравы,
Мартовский звон пресекает черту,
Волос дрянной на затылке седеет,
Если ещё что воспеть успеет -
Огонь вожделенья, что взят в пустоту.

Стройка идёт во дворе полгода,
Есть много вещей, что сотрут с эпизода,
Тот же КЦ с одиноким креслом,
Выполнив функцию, гаснут свечи,
Страх одиночества давит плечи,
От кожаной спинки устали чресла.

II
Долго он шёл, и устал скитаться,
Стали глаза, как ко сну, слипаться,
Кожа обветрилась, трость сломалась.
Нету в глазах ни печали, ни пепла
От помыслов тлеющих; коль что окрепло -
Память о том, что в забвенье осталось.

Он не устанет, с какой же стати,
Не в объятиях женщины ляжет в кровати,
Но от того, что земля исхожена.
Дальше идти - или счастье, иль гибель,
А счастье - утопия, что в книге выбил
Писатель, перо чьё талантом не множено.

Гибель - неправильно, но вероятно,
И так в эти годы гуляли все знатно,
Стыдно бывало проснуться в будни,
В данное время не вытянешь смело
Ноту; а если без голоса тело -
Уйти далеко не случится от кухни.

Он очень устал. Он на простынь ложится.
Один глаз прикрыт, другой спящим слезится,
Мрачно и жутко, под стать списку фобий.
Он засыпает. Он спит. Он погружен
В сон. И кому он действительно нужен -
Тьме, что в пример берёт холод надгробий.

III
Охраняй его сон, южный ветер кавказский,
Он никогда не был вымучен лаской,
Будь же ему, как пример, как дата
Первой осознанной правды для мужа,
Пусть ступни ступали для этого в лужи,
Лишь бы душа стала чувством объята.

Зима, береги его мысли философа,
Чтоб было не мрачно в уме, пусть бы розово,
Бедного брата семьи человеческой,
Сделай всё ради бессмертного духа,
Хочешь - лиши драгоценного слуха,
Но не пускай, держи хваткой отеческой.

Стены, храните тепло и уют,
Он до женщин был падок, не в грех ставил блуд,
Только не дайте ему отморозить
Пальцы, и всё, что под кожею скрыто,
Что отморозить по глупости стыдно,
Вы существуете, чтобы не бросить.

Сон, будь не страшен ему, не противен,
Забудь, что придумал к прочтению Стивен,
Стань для него чем-то детским. Играй
В салки, неси для баталии шашки,
Делай невидные глазу поблажки.
От взрослых мучений его охраняй.

IV
Завтра он снова в дорогу сберётся,
Под руку карта ему подвернётся,
Та, где пути не отмечены линией.
Бог его знает, куда деваться,
Пролив меж домами уж стал расширяться,
Как тот, что часть света развёл с Сардинией.

Мокнут калоши, от валенок сталось
Только названье, метель же примчалась,
Как шквал, приносящий разлуку в потёмки.
Благо, что нету на свете знакомых,
Ибо надежд, впечатленьем влекомых,
Не хватит, чтоб памятник слили потомки.

О, как он несчастен, герой безродный,
Живёт только там, где есть дух свободный,
То-есть нигде; не живёт, а дышит,
Знает тревогу до первых симптомов,
Так может слечь, как не мог Обломов,
И сад за оградой весной не пышет,

Двери открыты, когда есть повод
Далёкому другу устроить провод,
В другие часы бороздит он долины,
Славит леса отпечатком на листьях,
Водится там, где следов нет и лисьих,
И страшно - в скитаньях он дом не покинул.

V
Лес, океаны, сугробы и горы -
Всё это скрыто за бежевой шторой,
Кончается там, где порог, что не знает
Пары двух ног, окромя же егонных,
Не видел красивых, ходить сюда склонных,
И зов нескончаемый их не взывает.

Здесь и весна со снежинками талыми,
И майка с известными инициалами,
Для глажки доска, затаённая между
Шкафом и вечно пустым холодильником,
Знающим время для звона будильником,
Стулом, что держит не зад, а одежду.

Здесь и пустыни бывали при зное,
Даже ручей, что всех звал к водопою,
Что до небес - то вполне естественно.
Ночь, береги же скитальца, что ходит
Замкнутый стенами, вечность изводит,
Ибо, чуть шторм - положение бедственно,

Нежно качай его, мглою покрывши,
Выгони холод, окно затворивши,
Сделай с квадрата из стен многогранник.
Что-то сижу я, как будто взволнован,
Словно рассказ не с фантазий основан.
Ночь, расскажи мне, не я ли тот странник?

Моё Счастье, обнаружил тебя среди тысяч космических милей,
По звёздам шагал, обжигал пальцы ног; среди прочего,
Спасал от комет планету. Жил там, куда не пустили,
Но место держал для будущего. Вдаль смотрел неразговорчиво.

Нынче ты так близка... Знаешь, как берег и море -
Вода уже вроде у ног, но свойство имеет откатываться
Назад. Причём, несёт как невинность, так часто и горе,
Смотря, каким боком луна будет из туч выкатываться.

Вовремя ставить точку - это тоже дар прирождённый.
К сожалению, проще мечтать, удивляться, что трудно.
Я вырос, читая сказки, о любви фильм смотря хвалёный,
Думал, что путь к вершине - стать заметным ежеминутно.

Теперь не ведутся ремонты, до тебя что-то около двух
Шагов. Правда, эти шаги бессмысленны.
Говорю не о том, что думаю, а о том, что утешит слух,
Пока мы развиваем личность, пока к роду людей причислены.

Ты всё также стоишь у края, ждёшь тот парус, что судьбы движет,
Я смотрю на тебя насекомым, то есть гордым, но выпавшим взором.
Метель до сих пор беспокойна, снег продрогшие пальцы лижет.
Хорошо, что пустынней не станет без тебя в пустоте коридора.

Разрисованный стол навсегда сохранит твоих пальцев следы,
Мой обзор по спине, чтоб я вышел сухим из воды,
Незамеченный временем. Будешь на связи с т.н. судьбоносным
Решеньем о будущем. Как хорошо, что тем утром морозным
Не было повода просто сойтись, как тогда - правый брег,
Миллион разноцветных витрин, я другой человек,
Потому, что смотрел не в глаза - эскалатору в пропасть,
Разделявшую то, что зовётся из уст не иначе, как робость,
И стремленье вперёд. Ты всё также прекрасна своей белизною,
Ошибками в речи, не зря здесь слова живут формой иною,
Ты неясна всё также. Ну что же - ведь солнце проснулось.
Ты глянула вдруг. Отвернулась.
_____________________________

Облака тают так, как метафры во фразе,
Здесь теперь так тепло, будто вновь на Кавказе,
Как в стране, что всё детство цвела сиренью,
Подростковую жизнь крыла русской ленью.
Ты живёшь здесь с рожденья, с мечтой о принце,
Сравнить невозможно мечту из провинции
С тем, что я видел в рядах из блоков,
Живущих не жизнью, а частью с оброков.
Хоть бы всегда ты была такой честной,
Всё равно на века ты предстанешь известной.
А насчёт моих тайн... Ну и пусть. Всё забудем.
Потом, случай будет - обсудим.

Такая ночь... Мне б не поэтом - музыкантом стать,
Когда в общаге света нет, когда лучи
Остались лишь в твоих глазах. Но время спать.
Блестят все звёзды, блик бросая на ключи.

На звук шагов не реагируют ни лампы,
Ни фонари в уборных. В сто какой-то
Продолжен праздник. Дым и возгласы. И нам бы
Сейчас быть вместе, чтоб не страшно было. Мой, да

Твой невинный взгляд похож на комнаты,
В которых темнота от электричества
(Его отсутствия) прибилась. Словно ты
Опять закрыла веки. Место жительства

Доказывает, что я не единственный,
Кто пострадал от ночи без блужданий,
Без открывания дверей, где стук таинственный
Зовёт исправить все столетья ожиданий.

Такая ночь... Электрику работа стала
Казаться вечностью, во столько этажей...
Такая ночь... А ты об этом не узнала.
И слава богу. Спишь. Я в снах тебе нужней.

По часам стало ясно, что миг исчерпан,
Мой торжественный голос бестактно прерван,
Сообщенье приходит о том, что хватит,
Здесь никто ни с кем всё равно не ладит.
Я родился в век, когда нет искусства,
А шедевры живут разве только устно.

Пережил катастроф и ненастий семь стадий. О
Моём состоянье не слышно по радио.
Разве птицы знают - когда есть крылья,
Ты используешь их всё равно от бессилья
Ходить по земле. Я летал. На рынок
Приходя, никогда там не брал ботинок.

Я сажусь за рояль. Свет в окно фонарный.
Я талантлив в искусстве. В жизни - бездарный.
Восхищаю всех. За произведения
Завещал мне Нобель когда-то премию,
Это всё, что касается только снаружи,
А вообще, как личность, совсем не нужен

Никому. Моё имя услышишь лишь где-то
Из уст проводницы, смотрящей билеты.
И вместо ответов на чьи-то вопросы,
Я мысленно в такт подпеваю колёсам.
Увозят меня поезда постоянно.
Сопротивления нет, что не странно.

Живу между "завтра" и "что-то будет".
Усну, и меня чрез минуту разбудит
Ещё один сон. Существуют три грани,
Все они помещаются в крохотной спальне.
Тишине благодарность по той причине,
Что она никогда этот дом не покинет.

Я такой же юный, как, скажем, года
Три назад. В это время менялась мода,
Кроились в мире по-новому карты,
Сосед раз мильон с другом бился в нарды,
Кто-то жил в депрессии, стал в надежде,
И лишь у меня всё осталось как прежде.

Целовал подруг, что другие, лично
Для себя б обозначили, как "неприлично",
Я бродил вдоль улиц, турист-сожитель,
Был Христос то миф, то людей спаситель,
На меня смотрели то косо, то
Прямиком в глаза. Всё равно никто.

Отдаю всё лучшее даже худшим,
Если есть что, конечно, назначить лучшим.
Признаю за собой не права, но гордость,
Смиренье со всем, и во всём упёртость.
За окном зима. Хорошо по снегу
Проходить неизвестному человеку.

Живу в мире грёз. В основном, без правил.
Я горжусь всем тем, что в стихах оставил.
Я молчу о личном, говорю о важном,
Отголосок тем будет найден в каждом.

Посмотрев на часы, стало ясно более,
Чем вообще что-то требуется для истории.

Способность лучей - превращать профиль в тень на лице,
Вероятность гораздо значительней, что не будет предела в конце,
В том смысле, что тайна останется тайной, а не будет раскрыта,
Превратившись в надежду, когда трещина кроет корыто.
Зрачки могут выразить всё, проблема, что их не найдёшь,
С размаху не впишешься в номер, случайно иное прочтёшь,
Что послано было раньше, чем, собственно, жизнь зародилась.
И тень бы осталась тенью, но чуть ниже, в предплечье скатилась.

Секунда молчащих губ. Звёздный час недомолвки. Сугробы
Ниже не то, что колен - нулевых этажей. Гардеробы,
Как ни странно, узнали больше. Лес одежды. Замок на стуле.
Ужасно, что не сейчас, но чудесно совсем - в июле
Здесь не будет ни до, ни после. Частицы, такие, как "не",
Актуальность в шкале уронят, с языком не сойдутся в родне.
Пустота. Признак некой жары. Очки на глазах отнюдь
Не спасенье от солнца - спасенье от счастья. Забудь,

Моя Муза, забудь всё, что мучилось в трезвом рассудке,
Забудь дни смятенья, когда даже мысль о голодном желудке
Была ностальгией. А в плане единства и помощи,
Не случилось гордиться за мир. Слава богу, никто не был тонущим,
Но бояться случалось. Забудь план о жизни без гнева,
На вершине вулкана забудь "от ступенек налево".
Сидеть за столом - тоже подвиг, уйти - как истории дать
Ещё одну дату. Но мне некуда встать и сбежать.

Штукатурка посыпалась, в кабинете прожектор зудит,
Пока тело моё, слог в записках, чутьё, всё следит
За рисунками бледной звезды, как напротив сгущаются волосы,
По щекам, по рукам, по спине идут светлые полосы,
Едва обернуться вправо - в двух метрах я виден, понятен,
Покрыт небывалой нежностью, и россыпью солнечных пятен.
Хорошо, если сядут птицы к подоконнику - центр внимания
Переместится к их перьям, ибо я слишком скрыт, как создание.

Разливается голос, совершенно не свят, как источник,
Между тем заставляет распрямляться внутри позвоночник,
О биении сердца и так можно было сказать откровенно,
Это признак безвыходных судеб, вершащихся ношно и денно.
Не поймёшь, чего больше - жвачек, иль надписей, собранных
Пятью поколеньями вместе, потомками сразу одобренных,
Верней, в совокупности, доминирует полдень и драма,
Очертания зданий в окне, кресты пожелтевшего храма.

Запятая - конец во-первых, во-вторых - замечание к гласным,
Что легко превращаются в крик, неразборчиво, масляным маслом
Оставляя заметки в полях. Благо, в крови людей -
Способность сказать всё в рисунке, помимо напрасных страстей.
Никогда не придёт несчастье, если в клетках царит пустота,
Разве что море безмолвья, но вода в море нынче не та,
Точнее - она отсутствует, её очертанье - всего лишь
Домыслы прошлых столетий, и за них никого не уволишь.

Желанье коснуться стёкол - равно стать подобным их формам,
Коротать вечера без дела, обрубить стилистическим нормам
Бытия суть, и время оставить, чтоб завтра слышать:
"Никогда не внесёт что-то новое, никогда ничего не напишет".
Любовь к природе мала, несмотря на отказ убивать
Животных ради еды, и вообще не давать им узнать,
Что такое страдание. Для других жизнь проходит легко,
Легче, чем стул подставить к тому, что лежит высоко.

Но мало победы чести. Нет уже и ни профиля, нет
Окна и лучей, да и вовсе разгладился свет,
Превратившись в раба помещенья, что, шторой прикрывшись,
Демонстрирует слово "замкнутость". Несвобода в движеньях. Прибившись
К берегам у порога, всё осталось на вешалке, на
Крючках. Не способна стать пылью стена.
Мой взгляд упирается в точку, и настолько раздвинулось веко,
Что она перестала быть точкой, а всей жизни мечтой человека.

I
Представь, будет утро. День. Ночь. Но не суть,
Время года тоже мало чего решает,
Именно в этот час, а не когда-нибудь,
Голос во мне, отцепивши кнуты, заиграет.
Тебя замечаю сразу, там не висят картины,
Не рождаются ландыши, даже, не пишут ноты,
Только запах подошв, тленный дым, у стены кретины,
Ругань тысячи голосов, дождь, стреляющий в воду.
Это не то, откуда сбегают, и, тем более, если мне
Захочется скрыть недостатки, ход по часам перекручивать.
Завтра сменю маршрут, особенно, по стране,
И, собственно, стуком колёс твоё имя заучивать.

II
Мы ещё не знакомились. Кроме глаз, не видел мотора,
Дрожал, одинокий всадник, жрущий степные злаки,
Смотрел, как заходит солнце, и на ночь любая ссора
Решалась шахматным боем, выращенным из драки
Двух несхожих врагов. Ты зашла, наконец, и перила,
Прекратив играть в водопады, думали, что трагично
Не лежать под твоими ногами, право, что в них не сила,
За это любому виновному может достаться лично.
Я стоял, скорее, спиною, смотря, как рассчитывать поле
Зрения; у ангелов всё по-другому, не зря с небесного сруба
Было спускаться к людям. Меня кто-то в плечо толкнул что ли.
Обернулся задать вопрос, но было сказано: «Люба!»

III
Я то в данной толпе не молекула, дай бог, найдётся частица,
Которой в тот миг являлся, поверь, зудящие мухи,
Видели что-то вроде ребёнка, ползущего; им удивиться
Пришлось от своих размеров. Не то, чтобы я не в духе,
Но ты предпочла бы меня, как доброго, тем боле, без шага прямо,
Уменьшался ещё, раздумывал, как не чихнуть, и хуже;
Была в этот миг соблазнительна в стене оконная рама,
И будто специально, уборщица закрыла ручку потуже,
Соответственно – минус крылья, улететь бы мог до прихода,
Совершив путешествие к дереву, листья спустив под шубу,
Не просто так пришли заморозки. Итак, я хотел чего-то
Высказать возле столиков, но снова язык: «Люба!»

IV
Мы так долго не виделись, должно быть, целы выходные,
Представь – суббота и воскресенье, вечер пятницы. Насчитав
Больше этих часов, чем годов в половине жизни. Иные,
Допустим, поэты, уходят и раньше, застав
Только два долгих дня. Про меня, наверно, не думала. Я же
Дважды гибнул в воде, трижды в розыске, пять раз горел,
Не зная, как мыслить другое, я, писатель, с столетним стажем,
Не мог что-то думать не о тебе, никуда, как в окно, не смотрел,
Из которого виден город, возможно, твой дом, коль другие дома
Снести подчистую. Благо, что есть дни рабочие.
Ты скучаешь, когда разговариваю, и слова знакомые, незнакомые
Ищу в словаре, чтоб вызвать на миг интерес и прочее.

V
Не рискую звонить, телефон специально отключен, нетронут, и, собственно, пуст,
Настигают раздумья – должно, провинился, хоть был молчалив,
Или беден душой, раз касался до пальцев, совсем не до уст,
Явно слышен твой вздох, ты, должно быть, устала, глядишь, не простив.
Обидел, естественно, оценку не дал красоте и причёске,
Кистями хрустел, вызывал на дуэль нерождённых соперников,
Срывался плестись по пятам, поднимал нА скрип бедные доски,
Отводя подозренья, в итоге, скрывался, едва не на Берингов.
Ищу, что сказать в оправданье, стараюсь колени наземь,
Боюсь, что умру непрощённым, цветы пробуждаю на смелость.
Прячу заброшенный дом, всё равно в него больше не лазим,
Подхожу, и смотрю уже прямо. Ошибки вершить не хотелось.

VI
И сказал ведь! Пропел неумело, но сильно.
Удивилась, не знала, как быть, будто ум я теряю,
Говорю в пустоту бессмысленно и стихийно,
Не знаю, что будет после, но и шагу назад не знаю.
Всё больше теряешься, становишься скромной. Робость
Касается самых плеч, забывает чувство приличия.
Ты делаешь шаг назад, а я представляю пропасть,
Что, возможно, и есть между мной и тобою различие.
Берём паузу, чтобы одуматься. Толпа чуть-чуть расступилась,
Волнуюсь больше, чем сильно, как от классических песен,
Ничего не твердилось в ответ, но в глазах у тебя всё открылось:
«Я тебя ни в чём не виню, ты мне просто неинтересен».

VII
Выхожу на февральский мороз, не расстроен, скорее – подавлен,
Готов слушать грустную музыку, смотреть затухание дня.
Монолог мой был собран полностью, и так никому не отправлен,
Останется между историей, и тем, кем запомнят меня.
Кажется, нет больше снега, город разрушен, забыт,
Светофоры в полном порядке, но на деле – лишь зренье подводит,
Замок исчез, будто не было, не страшно уже, что он вскрыт,
И время, совсем не медленно, отдирая обои, уходит.
Читаю, что взято под руку, проблема в том, что страницы
Тают в руках, а кресло, на котором сижу – уменьшается,
Исчезают картины, мебель, исчезают с прохожих лица,
День стал похожим на сумерки, и вернуться назад не пытается.

VIII
Огонь был огнём – стал пеплом, вода даже капель не кинула,
Асфальт, с ностальгией по ямам, оставляет на месте дно,
Масса из мыслей рождалась, и вдаль от раздумий хлынула,
Испарились свинцовые тучи, и небо уже, заодно.
Утюг перестал быть горячим, перестал и вовсе быть вещью,
Окно – это именно пропасть в холодную явь, без стекла,
Смех стал чуть тише, и сгинул, а то, что мы звали речью,
Замкнулось под диафрагмой. Метель всё назад отмела,
Корабль слился с рекою, река сравнялась с землёю,
Земля размельчается с пылью, с пустыни, до белых льдин.
Так мы друг для друга исчезли, не то, что простились с тобою,
Но всё неизменно, как раньше. Всего лишь, сижу один.

IX
Если коротко про тебя, идеал – это самое малое,
Что можно вообще сказать; красоту описывал, кажется,
В абсолютно любом стихе, рифмой, немного усталою,
Что с вечной твоей безгрешностью никак, совершенно, не вяжется.
Это всё в моей голове. От меня слышишь только: «Привет»,
В крайнем случае: «Как дела?» А сегодня я стал бы решительным,
Пригласил бы на медленный танец, позвал в ресторан на обед,
Выражал бы не только именем существительным.
Не скучала бы не минуты, несла в руке розу, в другой
Держала руку мою, все б смотрели бы с завистью вслед нам,
Я читал бы стихи И.А.Бродского, ты бы слушала. Но постой...
Всё обрушилось в один миг, когда на лице моём бледном

X
Всё сказалось, что было вчера. Белый стол, отраженье луны.
Но поэт я поэтом, человеком же стал я иным.
Стихи, пусть к тебе обращённые, всё равно никому не нужны,
А касаясь всего остального, взяв два мира своих, мы сгорим.
Я пришёл в это утро не рано, был наряжен, как подобается,
Обсуждал непотребщину с другом, о политике спорил с преподом.
Понимал, что внутри столько сил и надежд собирается,
Но стал косяком обречённых рыб, накрытых заживо неводом.
Увлекался классической прозой, живя не по классике всё же,
Ходил, как в библиотеку, так и в тёмные двери клуба.
Сейчас слышен стук по лестнице. Все обернулись. Я тоже,
И как будто повеяло счастьем. Приступ нежности. Губы: «Люба!»

XI
Ничего, что я не причёсан, хуже то, что не я тебя встречу,
Не я рассмешу, не я же жизнь твою сделаю чудом.
А знаешь, ведь ты не знаешь меня, и сейчас замечу,
Что это ещё не всё, каким я в будущем буду.
А знаешь, ведь я не знаю, когда моих лет дыханье
Прервётся на пол предложенья, и совсем не скажу ничего.
Я знаю лишь время года, и что увижу тебя в этом зданье
Снова на той неделе, и, кроме черт твоего
Лица не узнаю, что важно. И, собственно, больший смысл
Останется уже после, будет нежно ли, даже грубо.
Приду неизменно таким же, забыв символичность чисел,
Всё встанет на задний план. И только услышишь: «Люба...»

Если небо станет синим - перестану верить в снег,
Ведь стоит под ним и ныне одинокий человек,
Без шарфа и без перчаток, и не ждущий ничего,
На вокзал не опоздает - от безделья нелегко.
Я давно не видел город, город лестниц и машин,
Не ласкал святые руки без торжественных причин,
Не звонил по телефону, взяв в долги звонки на год,
Мерил шагом расстоянья, зная лишь про ход вперёд.
Если встретится прохожий, с пыльной шляпой за углом,
Совершенно несчастливый, потерявший даже дом -
Раскраснеюсь пред бедою, что с того, что жизнь - тоска,
Я, зато, могу чрез окна утром видеть облака,
Я могу с людьми ругаться, главное - кругом они,
Не такой уж я убогий, как страдалец тот. И дни
Провожу с душой согретой, в сером доме, ну и пусть.
Я стихи любых поэтов заучил все наизусть.
Часто брезгаю улыбкой, запираюсь сам в себе,
Не читаю объявленья на обветренном столбе,
Не смотрю телеканалы, в интернете, как во тьме.
Что с того, что часто мёрзну в символической зиме.
Голова читает книги, руки стряпают обед,
Ноги медленно проходят, в кухню проложив паркет.
Есть почти что всё на свете. По обету светлому:
Если будет много денег - я отдам их бедному.

I
Вещь становится нужной, долго пробыв ненужной.
Светится ночью лампа, нагая, в комнате душной,
Ищет грязь по углам, смотрит, как отраженье блещет,
Притворяется, будто ослепла, не встретив вещи.
Отложил дарованье небес, и восточной судьбу территории,
Забываю порядок, список имён, пересказ Теогонии,
Битва Атлантов не хуже сраженья ноги и тапок,
Стул долго качался, ловил равновесие, бросился набок,
Вцепился в глаза оттенок обоев, стал бледно-зловещ,
Мне некогда страх пересиливать, я ищу вещь.

II
Не слышно венского вальса, как, впрочем, и музыки в целом,
Которая здесь звучала, кроме шорохов, сделанных телом,
Исходя из чего, можно судить о подобии бездны,
Взявшей врасплох, без причины, город уездный,
Это всё основание лицезреть беспорядок в спальне,
Никогда ничего не случается в мире случайней.
Простить довольно легко, на слово, что слышится "так",
Оболочек приходится больше, чем стоит бардак
Оценивать честно. К слову, вещь до сих пор не нашлась,
Попытка расставить мебель с первым взмахом руки прервалась.

III
Скоро будет суббота. Время вспомнить пролог, и, собственно,
Рассказать всё, что связано, если не прямо, то косвенно.
То ли предновогодний, то ли вовсе не праздничный час
Заставлял застёгивать брюки, вспоминать, что я должен в сей раз.
И тогда случилось приятное - обошлось без зависти быть,
Ибо, есть с кем обмолвиться, и взамен коробок получить,
Уже для счастия много. Я бежал домой, торопясь,
Справляясь в борьбе со скотчем, наступая на зимнюю грязь,
Забывая звонить. Хорошо, когда есть друзья,
Хорошо, что во время праздника разрываюсь в мильонное "Я".

IV
Вещь лежала в шкафу. Очевидно, сместилась к стенке.
Подбежал непременно б, но боль прошлась по коленке,
Не позволила быть победе. Не сдаюсь, приближаюсь к цели,
Собираю следы, что с порога сместись не успели.
Невозможно молчать, но позвать - будет глупо смотреться,
Ведь глаголю не с текста, а так, как потребует сердце.
Но беззвучно оно. С тупика в ещё больший тупик,
Закрываю торшер, не смешил дабы заспанный лик,
Отражённый в экране. Вещь теряется - смех не сдаётся,
Естественно, тот, что с неназванных уст раздаётся.

V
Нынче много работы, отвлекают все мысли о вечном,
Рассужденья о времени драгоценнейшем, но скоротечном,
Руки просят разминки, спина спинке стула не нра-
вится, как бумаге касанья пера.
Впереди "Одиссея" - прочитать и узнать о Гомере
Много больше чем то, что поэмы его в шифоньере
Преспокойно лежат. Вообще, ощущается древность,
И стремленье вперёд, что, в итоге, скуёт в цепи ревность.
Только отдых нужён, от отдыха, чтоб не лениться,
А там, как пойдёт, на авось, что из слов пригодиться.

VI
Статус вещи всё тот же. Потерялась. Сбежала. Исчезла.
Много тёмных углов, в зуб даю - к ним по тени прилезла.
Тут ещё провода, радиола, антенны, короче,
Всё, с чем нам на планете жить стало не лучше, но звонче.
Уж и пыль можно выбить, стряхнуть с неизведанных полок.
Как мал этот дом, и как поиск в нутре его долог.
Были где-то витрины, можно было и ложью покрыться,
Но с отчаяньем - жить, а от лжи невозможно отмыться.
Добиваюсь не жалости, но сострадания, коли
Его люди в жизни проходят, допустим, уроками в школе.

VII
Забыл, что за вещь. Быть может, уже и не надо.
Искать - пачкать руки, дышать от ведра духом смрада.
Ненужная вещь, отзовись, если ты существуешь.
Но голосом в нашем веку никого не взволнуешь.
Лежу кверху носом, закинув ладонь за затылок,
Считая количество ниток, пылинок, опилок,
Прилипших к ноге. Вот чем, собственно, всё характерно,
И то, что случится, не то, что всерьёз, но наверно.
Впереди меня ждут континенты, лунный вечер, ночной прилив.
А вещь после станет ненужной, нужной в утрате пробыв.

Ни дня не прошло без тряски, извозчик был сдавлен хмелем,
Рассказывал слухи про битвы на другом конце полушария,
Земля была минотавром, сражённым нагим Тесеем,
А некая птица на память с веток тянула арию.
Я здесь не был с времён Помпеи, и сейчас лишь одно очертанье,
Головой погружён в поединок с тем, кого кличут роком.
Завтра спустимся к морю, ощущая прибоя лобзанье,
И в нём звезду отражённую, возможно, бывавшую Богом.
Извозчик совсем бессилен, нутром, видно, чует кончину,
К вечеру будет город, погружённый в древность и прочее.
Точно стану отшельником; осчастливлю людей, и покину,
Пока не увижу жизнь, не дыханьем чрез нос, а воочию.

Не знаю я ночей таинственнее, чем
При свете той звезды, что луч кладёт на шлем,
Воображая день, чтоб жить прожить короче,
Успеть перо макнуть, и выправить свой почерк.
В развалинах Афин есть что-то поэтичней,
Чем море и песок. Одна другой античней
Колонны на горе; что шаг - то часть в истории.
Дай бог не спутать стыд с добром на территории
Таинственных богов, в людской, конечно, шкуре,
Есть те, что в книгах, есть какой-то на купюре.
Историк спорил долго о проблемах языка,
Когда под Зевсом вскрылось нечто большее. Века
Расставили уже слова, как надо и не надо.
Уже промчалась до н.э. олимпиада.
Сейчас там просто острова плывут в Эгее,
Не ходят слухи о поверженном Антее,
Никто не ждёт загадок летоисчисленья,
Материковый выступ снова впал в забвенье.
И та звезда... О чём же светит ночью в лица...
Неужто мысленно готовя к колеснице,
К поездке в древность, не распасться дабы тут.
Стих пантеон. Его века не украдут.

В общем числе копыт чёрт знает сколько,
Кони дрожат, но выносят всё стойко,
Видят ужас, вперёд идут, слова не говоря.
Всадники их угрюмы и горды,
Не видят печаль в лошадиных мордах,
С мечом ждут рассвета десятого октября.

Арабы, не знавшие холод доселе,
Глазами холодными вдаль посмотрели,
Где конница медленно к битве ползла.
Франки, одетые в волчьи шкуры,
Смотрели, как тучи становятся хмуры,
И Европа их, взяв за узду, повела.

Седьмой день пошёл, и столкнулись две силы,
Как будто два моря друг дружку на вилы,
И словно восстал Халифат поголовно.
Одни лишь вороны услышали крики,
К рождавшимся трупам направили лики,
Смотря, как летят главы с плеч хладнокровно.

Копья кололи тела пехотинцев,
Что сразу же не оправдалось, как принцип,
И пыл азиатов не стал превосходством.
Рахман, что мечтал о Туре в это время,
Забыв, про своё погибавшее племя,
Представил, куда мол, с таким благородством

Жителям севера драться по силе,
Пока те его подданных в щепки рубили,
И сами же падали, саблей сразившись,
Земля в это время с костями смешалась,
А воинов новых толпа приближалась,
Кони умерших молча брели, не сгодившись.

Франкский квадрат протыкался ножами,
Ноги обратно шагали местами,
Туче арабов конца не виднелось,
Кто знает, чья сила казалась отважней,
Где вдарил мороз по долине вчерашней, -
От массы людской нынче местность прогрелась.

Мартелл, что командовал западной ратью,
Поняв, что есть риск потерять не Пуатье,
А вовсе часть света, - вперёд устремился.
Свидетели были - цветы, что стоптались,
И тучи, что, солнцу мешая, сгущались,
Как Запад с Востоком отчаянно бился.

И сам уж Рахман свою гибель догнал,
Арабского пыла стал меньше накал,
Зовут Пиренеи назад откатиться.
Год тридцать второй окончание встретит,
Когда франки разгром Халифата отметят,
Как славно умеют на севере биться.

А в мёртвой земле лежат мёртвые люди,
Ни солнце, ни ветер, ни дождь не разбудит,
Все вперемежку противники пали.
Араб с европейцем лежат теперь в поле,
Мёртвого мёртвый уже не заколет,
У трупов царит нынче мир на привале.

Разошлись все, кто выжил, в разные стороны,
Одни проиграли, другим же дарована
Власть над Европой до распрей, что позже
Ворвутся стремглав. Пуатье отдыхает,
Количество лет с той победы считает,
На место прошедших сражений не схожий.

Так холодно с распахнутым окном...
Кто-то стучит. Неважно. Я устал.
Нет, не ко мне. Зачем кому-то дом,
Где кроме пепла ничего не оставлял...
Горит свеча. Пускай горит, живёт,
Мне власть огня - единственная власть.
Свеча, скажи, когда она придёт?
Когда смогу к ногам её упасть?

О, мой блокнот, ты столько повидал,
Ты открывался, ты бросался под кровать,
Белел листами, и бездумно их терял.
Вот, тишина. Но нам не привыкать.
Чего я жду? О чём грущу напрасно?
Каких друзей ищу средь белых льдин?
Гляди в окно - там что, весна? Так ясно,
Как будто я под солнцем не один.

Но это ложь, покуда полночь гложет,
Луна бледнеет, спит на высоте.
Был что ли день? Не уж-то снова прожит?
Не виден был за шторой, в темноте.
Зачем танцуешь, тень от перст свободных?
Тебе так весело, играешь от огня.
И только я в движеньях неугодных.
Скажи мне, тень, она ведь ждёт меня?

Белым-бело, не здесь, а на асфальте,
Как и всегда, снежинки, новый год,
Река всё спит. Ветра, вы не мешайте,
Она проснётся, и корабль проплывёт.
Здесь, на полу, черта моей походки
Чернеет, не проснётся третий год.
Осталось масло на остывшей сковородке,
Пора на кухню двигаться. Вперёд.

Я неопрятен, вымучен стаканом.
Прости, мой дом, за всё меня прости.
За то, что облачил и сам себя арканом,
За все замешки - не решаюсь к ней идти.
Прости, когда шумлю, хотя я робок
Шуметь после двенадцати, и далее.
Прости за грязь, постройку из коробок,
Сапог в воде, подобием Италии.

Красиво пишете, с под шарика чернила,
Певец в наушниках, как здорово поёшь.
Я был в отчаянье. Всё в прошлом. Отпустило.
Кровать, звонок услышишь - позовёшь.
О, батареи, хоть тепло вы сохраните,
Раздуйте жар, чтоб согревалась мебель.
Вы не услышите. К чему всё... Как хотите.
Здесь только я. Здесь только я и пепел.

В моём окне родится скоро март,
Чреда проталин, твой последний след,
Нет развлечений, кроме вымешанных карт,
Здесь нет тепла, кроме того, что кроет плед.

Придёшь опять, звенящий ключ простишь,
Простишь мой голос, чуть с утра охрипший,
Я, ждал пока, тянул ладонь из ниш
Сырых подъездов. И стою, совсем забывший

Втоптать золу, предупредив покой.
Ты правда здесь? Прости, ослеп, не вижу.
Ты так сильна - касаешься рукой
Фанерной двери, и исход мгновенья ближе.

Растает снег, возможно, навсегда,
Уйдёт морозы, не признав весенней власти,
И я уеду тоже - поезда
Меня решат, без лишних слов, порвать на части.

Нет, это сон, тебя здесь не бывало,
Остались признаки б - неповторимый свет
От полумесяца. Нет, не существовало
Такой любви, чтоб счастьем жил меж строк поэт.

Пересилим февраль, и, возможно, ты станешь чаще
Улыбаться в ответ, помещение примется краше
Делать вид, что вообще существует. Услышу голос,
Развивающий часть геометрии, делая в горле конус.
Сколько дней с тобой рядом... На самом деле, не густо,
Меньше только река успевает держаться в устье,
Зато, в здешних местах шире неба, можно доплыть до казахов,
Посмотреть, что за солнце создаёт в день до тысячи зарев.
Выхожу в чьи-то дебри, принадлежность ещё не доказана,
Наблюденья вести можно только, подслушав с рассказами,
Третий вздох за стеной. Благо, бояться устали.
Перо из подушки ввысь взметнулось давно, не упало.
Я здесь буду сидеть, восстанавливать миг впечатления,
Добиваться спокойствия, преподать часть себя увлечению
Игрой отражений. Пренебречь, что одно из зеркал
Родилось с кривизной, напряженье сдавившихся скул
Передаст искажённым. Я не мог на тебя насмотреться,
А теперь взгляд окончен. Не знаю, чему удивляться.
Завтра руки протянем... Нет, на встречу не тянут руки,
Особенно, если я как место пустое, и звука
Не хватит для местных наречий. Пиши, если будешь свободна.
Найдём, что отстаивать в жизни, но ты не вернёшься сегодня.

Шуршала поверхность земли, показалось - шаги.
Но не те, что я ждал.
Пусть мрачен был час, гас фонарь, и не видно не зги,
И так ведь не спал.

Ну что ты бледна... Видно, песен не пел
Красивых для слуха.
Обжигая глаза, на тебя лишь смотрел,
На присутствие духа.

О, как ты таинственна, пряча мотив, доставая обиду...
Мы стол занимаем.
Включаешь свой взгляд, что так ветренен с виду,
И мной обожаем.

Пишу о тебе, говорю о тебе, населяю то место,
Где с рожденья живёшь ты.
Стала цельной в уме, обо мне ничего не известно,
Кроме писем на почту.

Не хочу тишины, о, пропой, моя лира, шумите соседи,
Сегодня не спится.
Боюсь, что усну, и захватит мой сон равноправная с ангелом леди.
А это случится.

Паутина сплелась, муха спящая ждёт плюсовой
Отметки в шкале.
Ползут злые тени, рассеяв все слухи, что спит мир иной,
Пальцы крутят реле,

Провода задыхаются, просят звонков,
Берегут диалоги.
Если б их хоронили, то ради посмертных венков,
Труд расширил бы сроки.

Ты смеёшься от горя, танцуешь от боли. Ты женщина-полночь,
Ибо в эти часы не бываешь
Равнодушна к стихам. Окромя этих слов не потребуешь помощь.
И совсем не пылаешь.

Я учил все науки, ломался на ста, подбирал лоскуты
Не примеренных шмоток.
Не хотел тишины, но теперь говорю, что скоты,
Чей покой не короток.

Отрастил шевелюру, бежал, отвоёвывал душ,
Стал водою объятый.
Бросил край небоскрёбов, край гор, выбрал самую глушь
На равнине покатой.

Сотни дней мы знакомы, молчим дважды больше. Прощались
Теми цифрами, ноль где размножен.
Мы гуляли в саду, где черёмуха, ветви ревниво качались,
Чтоб я был от чего-то встревожен.

Мы сидим целый день, мой обзор только север охватит,
Твой, не знаю, к востоку...
Я куплю молоко, а путь к жажде потратит
Стремленье сбежать к водостоку.

Раскатаю губу, изучая побелку в соседней каморке,
Свет лампе доверю.
Прочту сотни фраз, заучу поговорки,
Рассужденья измерю.

Ты со мной не жила, это трудно, действительно. Спор разрешился.
Но люди влюблённые
Бывают несчастней. Я молод настолько, что даже не снился
Ещё одарённее.

Прочти, если сможешь, все вырезки с прессы,
Поняв хоть на треть.
Мозг, знаешь, не нежность, воротит процессы,
Что больно смотреть.

Как черты твои нужно запомнить, увидеть, усладу
Почувствовать в жилах.
Увидеть тебя - и вообще быть тревожным не надо.
Не в силах...

Как давно не был здесь. Ощущаю присутствие силы.
Дорогая зима, ты меня за собой уносила.
Я терял сапоги, поднимался, чтоб стать выше снега.
Как же долго я спал, как давно по сугробам не бегал.

Много лет ждал друзей, накрывал все столы, и садился
Ждать любого пришленца. Хоть кому-то б опять пригодился.
Благо, есть здесь покой для души, спуск к реке, и ступени,
Я бегу налегке, не боясь, разбивая колени.

Слишком сказочен снег, слишком сказочен мир в моих думах,
Прохожу корабли, корабли вдаль уходят без шума.
Город мой дорогой, ты, что в севере реками правишь,
Чем прославлю тебя? Или ты меня в чём-то прославишь?

Как люблю этот вид - бедность местности, с примесью света
Стооконных домов, и подъезд отворившийся где-то.
Неужели она тоже вышла гулять, одинока?
Неужели она так близка, но в другом краю Волги?

Стал подобен зиме, не боюсь подпевать снегопаду,
Не боюсь проходить в темноте по старинному граду.
Так прекрасна река, это лучшее, что здесь бывает,
Это то, вслед за чем моя юность навек уплывает.

Много здесь белых стен, за сугробом не сразу увидишь.
Город призрачный мой, ты ничем ведь меня не обидишь?
Я стою у реки, и с мороза река воскресает,
Это то, что молчит, и меня от забвенья спасает.

Я вижу только дым,
И купола вдали.
Уйдёт ещё число, как расстановка лет.
Мне б вечно молодым
С поверхности Земли
Смотреть, закрыв окно, на белый свет.

А скоро будет март,
И тающий апрель,
Короче, год придёт, забыв спросить,
Кто, в целом, виноват,
Что я, раскрыв постель,
Мечтал, когда и где придётся жить.

Утюг нагрет вполне,
Одежда ждёт тепла,
В отличие от стен, где скучен быт.
Кто помнит обо мне,
Того заволокла
Печаль. А блеск в глазах опять сгорит.

Сторон хватает, чтоб
Был выбор, где идти,
К каким ногам припасть, сомкнув уста.
Стеною стал сугроб
Из брошенной горсти,
А рук не хватит для строительства моста.

Холмы и спуск к реке
Решили спать в тиши,
Пока своей душой не трону их,
Все сплетни о звонке
Живут лишь за гроши,
И не способны стать проблемой для двоих.

Предатели молчат.
Их смелость - нынче быль,
Ложь потерпела крах в трагичный час,
Но в двери не стучат,
Затих автомобиль,
Последний вздох упал со мною на матрас.

Ничто не изменить,
В календаре нет мест,
Зачатье боли в план вносил огонь.
Я продолжаю жить,
И не предвижу крест,
Который понесу за исповедь. Не тронь

Чужие рукава.
А впрочем, выбор пал
На покоренье вод, где есть причал,
Кончающий слова,
Ибо уже устал
Бродить в чужой земле, как меж зеркал.

Я вижу дым. И вот,
Причина слёз ясна,
Изменчив вид в окне, когда нет сил.
Неправильный оплот
Построит вширь весна,
Я всех любил всю жизнь, и всех простил.

Незаменимый плен
Заставит рассуждать
Над тем, что рассудить нельзя в годах
Моих, когда взамен
Осталось получать
Лишь симпатичный лик, и выдох "Ах".

Не раскрывал альбом,
Там все улыбки - блеф,
Дабы добиться всех, кто ставил цель
Не заходить в мой дом,
И изменить рельеф,
Тогда был мир другим - мела метель.

До пошлости богат,
Стою, балкон зрачком
Весь изучив до дыр, но не открыв.
А если виноват -
Закружится волчком
От оправданий свет, и чувств наплыв.

Ты не ждала меня,
Вообще забыв, когда
Последний раз с небес судьба плыла.
Не любишь, и не дня,
Хоть ты была звезда,
Не провела с теплом. И, промолчав, ушла.

Число не помню. По погоде вспоминаю,
В тот день, как там, на малой родине, где не был
Бессчётное количество веков. Был месяц
Не то дождей, не то снегов, не важно,
Детали тоже не важны. Что было страшно, помню,
Я в пиджаке, или... секунду... в безрукавке.
Опять такие мелочи. Природа всё же схожа,
Тут пояс климатический один. И пусть
В одних просторах снег, в других, раздевшись, люди
Шагали в реку, как с картины о крещенье.
Основа всех сомнений - мысль, так скажем,
Об актуальности всех сообщений разом,
Даже, которые остались под запретом. Точно
Считать уж невозможно всё минуту
В минуту, да и повод отпадает.
Счастливый - да, весёлый - да, и под вопросом,
Какое состоянье точно характерно,
Скорей всего - хотел к друзьям быть ближе,
Плевал в окно, возможно, то, что было стыдно,
Автоматически заставило смеяться.
Ты тоже помнишь - лампа, жёлтый свет...

В тот день, когда ответила мне "Нет".

Представь, что это не иней, представь, что проснулся я рано,
Что жизнь много проще, чем кажется, потому, что идёт по плану,
Даже если нам так не кажется - окажется, что вся горечь,
Расписана строго по графику, как начало атаки в полночь,
Как план производства моторов, список занятий в семестре,
Самые лучшие люди в неправдоподобном реестре.
Иней - не признак холода, скорее, как способ напомнить,
Что февраль может быть прекрасным, и чудом природу наполнить.
Представь, эти бедные домики, готовые быть снесёнными,
На миг очутились в сказке, будто не были обречёнными.
Здесь будет большая стройка; вернусь - всё уже не знакомо,
Ты всё так же не будешь любить меня, я останусь вдали от дома,
Кто-то телом почует землю, кто-то воздух вдохнёт, родившись,
Птицы не то, что на юг, но вообще, поколеньем сменившись,
Улетят от мороза. Не пойму, что так памятью веет?
Я не вырос что ли за годы? Или люди вообще не взрослеют?
Видел улицы эти и раньше. Ну, допустим, пять лет мне, я мальчик,
Живущий меж двух событий, способных в учебниках быть,
Не мог представить, как страстно буду тебя любить,
Что вообще с тобой встречусь в жизни, а горам предпочту равнину,
Прославлюсь пятном в биографии, в дом зайду, и тут же покину.
Нет прав соблюдать тишину, но ночь без того была странной,
Улыбка гуляла по лицам, сорвалась, чтоб не стать постоянной
Величиной в науке; мой пыл не понравился множеству
Абсолютному, к пустоте сворачивал тождество,
А после закрылись двери, всё сладостным сном сомкнулось.
Проснулся - зима вернулась.

Длани
Существуют для дани,
Особенно, если есть что-то в кармане,
Будто бы я не бывал в океане,
И знаю, что можно сбежать и в цунами,
Это меньше, чем ночь, что гуляет над нами,
Даже зная, что можно ногами,
Прикрыв наготу в пижаме.

Летом
Я стал для кого-то не то соседом,
Не то кошмаром, граничащим с бредом,
Жаль, что не в местной газете главредом,
Путь мой тернист, и ещё не изведан,
Знаю, что делу всей жизни предан,
Знаю, что трупы не ем, ибо веган,
И дар стихотворца с рожденья мне дан.

Остального
Не видно, пока есть частица живого,
Ты видеть меня не привыкла другого,
И на Земле не дано второго,
Устами и так можно гаркнуть слово,
И всё вдруг исчезнет, явленье не ново,
А если утро на подвиг готово -
Можно к тебе подойти, что рисково.

Твой локон
Заменит весенний пейзаж из окон,
Ты искала повод, чтоб жил я, и вот он,
С готовности слушать мой голос соткан,
Вцепился в тебя, и не важно, что там
Решишь; я б заплакал, но кроюсь потом,
Давай не стоять в одной точке с комодом,
Здесь жёг я стихи перед новым годом.

Ацтека
Больше в душе, чем нового человека,
Я крупнейший поэт двадцать первого века,
Храню не меньше, чем библиотека,
И что, что не видел белого снега,
И что, пусть Эльбрус я не брал с разбега,
Но в этот момент окрыляет нега,
Способная вырастить альтер эго.

Обнял,
Всё, что надо, и прежде сказал,
Жаль только, что раньше тебя не встречал,
Бродил, как изгнанник, в плену у скал,
Расчувствуюсь больше, глазам не дам
Проверить на стойкость, пройтись по снам,
Зря что ли плыл я к твоим берегам,
В пустоте одинокий, дай бог, не Адам.

Волос
Твоих ждал, как ждёт в море утёс,
Когда волны пойдут на него вразброс,
Пока приближался, в пространстве рос,
Не знаю, что бережёт от слёз,
Сегодня бежал от тысячи гроз,
Жаль, что обычно бываем мы врозь,
Это проблема не зим, и не роз.

Неба
Не хватит под облик Феба,
А выше поднять - для лучей не треба,
Ибо без них, как в пиру без хлеба,
У нас же с тобой, если будет беседа,
То я, несмотря на потерю обеда,
Уйти не посмею теперь отседа,
И это моя небольшая победа.

Образцовый поклонник, почитатель движений и взгляда,
Смотрю на тебя, убегаю, хочу тишины,
Крадусь незаметной походкой, бесшумно, ногой конокрада,
И вновь исчезаю, возникнув в самом сердце страны.
Красота твоя не изучена, руки хранили тайны,
Не смею вернуться к истокам, к взаимности тяготею.
Молодым остаться непросто, тем боле - уйти случайно,
Стараюсь тебя порадовать; всё рушится. Не умею.
С тобой бы уехать на остров, застыть, океан разглядывая,
Мечтать о тебе, о книгах, что, в сущности, и сбылось.
Лежу, смотря в потолок, о будущем не загадывая,
Скорее всего - быстрее кто-то сдвинет земную ось,
Чем в глазах твоих стану красивым, рассыплюсь, цветы доставив,
Сменю свою должность в жизни, останусь навеки здесь.
Ты будешь такой же доброй, ошибку в тексте исправив,
Прочтёшь что-то слишком прекрасное, подписанное для Л.С.

Так во мне, несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.
(А. Вознесенский)


Время обогнать нелегко,
Можно к бессмертью приблизиться.
Ты скажи, что я высоко,
И мой голос немного понизится,
И не буду я петь о любви,
О тебе ни единого слова.
А прошепчешь губами: "Живи!",
И я стану таким же снова.

Нет ни страха, ни лишних дел,
Воскресенье равно отсутствию.
Ведь меня никто не жалел,
Когда ждал назиданье, напутствие.
Девяносто процентов... Читала
Ты последнюю правду в том слове.
Только я слов бросаю мало,
Когда ты не отводишь брови.

Есть дома за рекой, я же в центр,
Неспеша, не боясь заблудиться.
И те самые десять процентов
Просят сильно за правду не биться.
В человеческом... Что осталось то...
Даже, казни боясь, не солгу.
Ты прочти те стихи, пожалуйста,
Я прекрасней сказать не смогу.

Мы проходили через дверь
Железную, теперь, вот, в коридоре.
Слов не придумано, чтоб выразить, как ты
Сейчас мне дорога, хотя-бы, по причине
Простого разговора, не бывавшего со мной
Уже неделю.
Наверно, я совру,
Когда скажу, что в первый раз волнуюсь,
В последний точно, ибо, если ты уйдёшь -
Не будет ничего, совсем,
Меня особенно.

Как хорошо, что в выходных представить нас
Вдвоём совсем уж трудно.
Да и не только, на неделе тоже,
Это есть прогресс в поэзии; красивых слов
Я никогда ещё не знал, в кафе и спальне
Не выражалось многозначней ничего.
Хоть раз бы написали для газет,
Но нет гитары - значит, нет души.
Надеюсь, не поверишь в сплетни про меня.

Что ж, ты сейчас сбежишь.
Не думаю, что снег от плача тает,
Возможно, хочет превратиться в океан,
Фасад, хранящий корпус В вдруг станет
Тем островком,
Где будем жить вдвоём.

I
Я не воспринимался всерьёз никогда,
Ходил по родине, как по чужбине,
У меня текла из крана вода,
Оставляя руки чистыми на половине,
Всё, что писал, оставалось бездной,
Сгорала бумага в огне беззвучно,
Ни одна строка не стала известной,
Ни один стишок не читался не скучно.

II
На меня смотрели внимательно, в то же
Время совсем не чувствуя интереса,
Я был для окон невзрачным прохожим,
Театр не принял дебютную пьесу.
Мне подпевали разве что капли,
С бокалов нестёртые горлом сытым.
Наступал не раз на те самые грабли,
Когда голос взлетал уже в небо убитым.

III
Нелюбим, не пожалован в тёплые залы,
Отброшен ветром на встречную полосу.
Есть новые мысли, но их слишком мало,
Чтоб стать подобным примерному колоссу.
Мой плащ извивался не хуже змея,
Обласкан дождём, и немного грозою,
Я был бы для бедных, как та Медея,
Пусть даже закрывшись от света стеною.

IV
Печальная Волга, как капля вечного,
С примесью льда для портрета мороза,
Сбегала, оставшись в плену человечного
Взгляда на жизнь. Пускай даже не проза,
Но несколько слов, не дошедших к эфиру,
Сброшенных в хрип, и смех радиостанций,
Вот, что взывало гулять по миру,
Смотреть на устройство Италий и Франций.

V
Если всмотреться - в городе сухо,
Влажный февраль в описанье не входит.
На правду настроены оба уха,
И правда их с тем же отрывом колотит.
Адрес знаком разве старым табличкам.
Благо, что в общем-то есть он, здравствует,
Он же один не спешит к электричкам,
Толпой многоликой в потёмках не властвует.

VI
Мало ли что притянулось к забору,
Ждёт оправданий начерченным фразам,
И солнце в глаза взгляд подводит, как к вору,
Не зная - жалеть, иль накрыть медным тазом.
Моё отраженье хранится во льдинах,
Зеркало шутит насчёт нечистой,
Комната спит при любых причинах,
Зная, что утром предстанет лучистой.

VII
Грош не цена, но признание были
Дружбы и с мороком, и с прочим, что ласки
Может безмерно дарить. Уплыли
С ним же в двух томиках старые сказки.
Волненье приходит не ради гнева,
Скорее, пускает тепло к подошвам.
Ведь где-то живёт же святая дева,
С лицом покрасневшим мечтая о прошлом.

VIII
Всюду отчизна бежит к просторам,
Сердце прося принимать смиренье,
Дорога сцепляет пути моторам,
Забрав отчаянье в день взросленья.
Так и стою вровень крыше дома,
Ниже травы, изгвоздившей поляну,
Не знающий смысл метана и брома,
И братом для многих уже не стану.

IX
Был горный край, но и он умчался,
Ногтей не хватило в хребты вцепиться,
Бешеный скач неспроста задыхался,
Не зная - всё бросить, или молиться.
Пол в ухабах покой искало,
Устремившись стать точкой для отправки,
И неделя к неделе жизнь собирала
Повод стать прежним, ворвавшись без справки.

X
Совершенно не ясно, где звёзды кончатся,
Природы дар выставив, как неурядицу.
И милого облика видеть не хочется,
Покуда зимой до конца всё не сладится.
Космос не скажет обидных раздумий,
Взглянет - разве что жалостью мучаться.
В порыве ушедших к закату безумий,
Штору задёрнуть для сна не получится.

XI
Однажды я стану великим поэтом.
Однажды. Сейчас говорю не об этом.

Здесь нет тебя. Молчанье деревень.
В окно, конечно, светишь,
Но это меньше, чем с плиты от газа тень.
Ты не приедешь.
Не звал, не вспоминал и не прощался,
Бежал к платформе.
Я никогда ещё волной не разливался,
Как море в шторме.

Всё вспыхнуло лучами на заре.
Я не вернусь,
По крайней мере, в этом январе.
Когда проснусь -
Не будет ни снегов, ни Костромы,
Ни спуска к Волге,
И мои книги, вместо тронутой зимы,
Сгорят на полке.

Как хорошо, что ты не лёд,
Молчишь, не таешь.
И лишь сирень в саду поймёт -
Ты не скучаешь,
Поймёт один сырой овраг,
Что наша встреча
Настолько ж реальна, как
Беззвёздный вечер.

Ты не приедешь. Это пусть,
Печаль не в этом, -
Стихи, что знаешь наизусть,
Сожгутся светом,
Я не погибну, но, как сон,
В уме растаю,
Что, собственно, как смерть. Сторон
К тебе не знаю.

Что пожелала в дальний путь?
О чём мечтала?
А может, ты, не вникнув в суть,
Совсем не знала,
Что от реки и до реки
Не хватит взгляда,
Что мне, кроме твоей руки,
Тепла не надо.

Я не вернусь. Одна минута, сорок,
Всё стало тише.
Ты, как на зло, о том, что дорог,
Мне не напишешь,
Даже в ответ на сотни слов,
Что сочинялись,
Пока по лужам средь дворов
Мы разбегались.

А вдруг, ночей не будет позже,
И пусто станет,
А вдруг, мне новый шрам на коже
Мороз прибавит...
А вдруг, и вовсе я оставлю
Дом, милый с детства,
Ты не найдёшь ни в Ярославле,
Ни по соседству.

А вдруг, у нас могли быть дети,
Дворец у моря,
Но ты ушла, а лампа светит
Лишь в коридоре.
Представь, я стал бы знаменитым,
Да кем угодно.
Но, с чашкой чая недопитой,
Сижу голодный.

Ты видишь слабость, беспросветность,
Что, впрочем, верно.
Душе ранимой безответность, -
Как нож, примерно.
Ты остаёшься спать в квартире,
Закат не встретишь.
Я далеко, но в общем мире.
Ты не приедешь...

Рассказ малозначим без части речи,
Взгляд на страницы пока не вечен,
Даже если голос привязан
К каждому с сотен движений. Обязан
Прийти в эти сутки закат особый,
Простить не иначе, чем перьев пробы,
Попытки придать красоте огласку,
Нарушить молчания цепкую связку.

Мы тоже теперь не встречаемся часто,
Всё реже по поводу радости. Насто-
ящий мой мир не открылся пока,
Пока ты спокойна, как в зиму река.
Уходишь с пустых кабинетов от темы,
Бросаешь не отблеск, считай - диадемы,
Обрушив и странность и всю поэтичность,
Меня раскрывая во-первых, как личность.

Так мало минут рассужденьям... Не спорю,
Сегодня не стал самым лучшим, и морю,
Что наспех смывает остатки снега,
Стало волнительней с всплесков побега.
Уверенность мало добыла рассудка,
Меж снежных осин также бродится жутко,
Обняв, со ступеней спускаясь, перила,
В потёмках не видно - река, иль могила.

Не слишком доверчив, чтоб бросить пальцы,
Мешая познать телефон. Лик страдальца
Пока не идёт на портрет для зала,
Пока о прощанье зима не сказала.
Раз нету травы, значит - день без полива,
Даже без снега, что в местности диво,
Зато, благодать для бесцельной походки
От душной плиты, до причальной лебёдки.

Взгляд твой похож на какой-нибудь летний
Месяц. В пространстве его не последний,
Что радует также, как колет догадкой,
Откуда дорога представилась гладкой.
Я начал с того, что часы назначил,
Ради трёх обедов как раб батрачил,
А живём здесь уж долго, опять именины
Встречаем в глуши среднерусской равнины.

А вдруг, мои стихи умрут...
Не я, - стихи.
Им не дадут
Жить за грехи.
Сгорят все книги,
Причём, невольно,
Поэт на пике
Славы был довольно.

Редакции их не возьмут,
Бумага специально
Кончится. Они умрут,
Как рифм и строчек тайна.
Погибнут ранее,
Чем я, чем старый очерк,
Напрасны кажутся старания
Исправить почерк.

А может, не умрут, - убьют?
Распнут прилюдно...
И в жизни больше не найдут
То, что подспудно.
Так умирали в прошлый век
Все строчки гениев,
И следом, каждый человек,
Отец творения.

Стихи умрут - это совсем
Не так обидно, но
Умрёт и всё, что с вечных тем
Уже описано.
Невский проспект, Москва, Кавказ,
Страна родная,
Сиянье чьих-то нежных глаз,
Любовь земная.

Умрёт добро, и сок-
ровенность, две мечты,
Умрёт и море, и песок,
А следом я и ты.
Не станет голоса
В тиши лесной,
Не будет колоса
В пыли степной.

Ну, в добрый час,
Пока есть стол, и есть
В далёкой местности Парнас -
Найдётся, что прочесть.
Да, пару строк найдёшь плохих,
Потом рассудим.
Но если вдруг умрут стихи,
Где жить мы будем?

Я забыл твой ноябрьский цвет волос,
Но помню вокзал, приближенье колёс,
Как уехал в более тёплый край,
На подобье того, где творил Абай.

Хорошо, что имя твоё на устах,
Хорошо, что опять я в знакомых местах,
Возможно, в лице твоём что-то есть,
Чего ни в одной из книг не прочесть.

Лицо оставляет следы от конфет,
Я по-прежнему твой молчаливый поэт,
Обгоняющий время, и что-то между,
Носящий под климат простую одежду.

Я тебе говорил пару фраз, но часто
Закрывал замок, скрыв от глаз участок,
Ты была скромнее, чем лик смущенья,
Изначально мечтая уйти в помещенье.

По бордюру считать можно весь убыток,
Недосказанность в почерке зимних открыток,
И вообще старания быть отдельным,
Сделав вид, что занят бельём постельным.

Ты придёшь на звук монотонных чтений,
Обыграешь всё, вплоть до чуждых мнений,
Хорошо, что я не привык сдаваться,
И устройство двери позволяет стучаться...

Дворы пусты,
Взяла во льды
Зима все улицы, мосты.
Из красоты
Лишь снег и ты
Остались в мире.
Площадь шире
Была, пока я не вернулся,
И вновь проснулся
Таким же южным,
Отчасти, нужным,
Чтоб стих оставить.
Но представить,
Что в этом городе сейчас
Есть ты, сиянье твоих глаз -
Равно отсутствию покоя.
Я не устану жить тобою,
Ты - и печаль моя, и радость,
Души лирической ты младость,
Ты - первый лучик января,
И знаешь, честно говоря,
Тебе одной благодаря
Есть что-то нежное во мне.
Ты - нежный шорох в милом сне,
Ты - незаметность расстоянья,
Мысль об отсутствии изгнанья,
Ты - это повод быть счастливым,
Ты - это что-то о красивом.
Вот всё, что требу-
ется, полёту в небо,
Подальше от тоски земной.
Я разрываюсь в час ночной
От пустоты в пространстве взгляда,
Не жив, когда тебя нет рядом.
Кругом лишь холод,
Приволжский город.
Снега. Вид с окон. Не дышу,
Имя твоё произношу.
Ты - как рассвет, что полон ласки,
Ты - волшебство, творенье сказки.
Зима, мороз царит в избе,
С печи сбегает дым в трубе,
Снежинки тают на губе,
Пока я жив, и ум в себе -
Все мои мысли о тебе.

Я не спал в эту ночь,
Ждал возможности выйти наружу,
Убедиться, что я
Хоть кому-то по-прежнему нужен.
Мне слепила глаза непонятная лампа на полке,
Мне мешало идти острие обронённой иголки.

Как там город живёт?
Два часа не бродил между зданий.
Я останусь ни с чем,
Так не дав никому обещаний.
А автобусы жгут чьё-то топливо, бросившись к трассе,
Я смотрю изнутри, оставаясь на голом паласе.

Не сходить в магазин -
Все продукты касаются ночи,
Не заполнить балкон -
Снизу смотрят недобрые очи.
Кто-то сел на кровать - это, видно, печаль без наряда.
Добрый вечер, печаль. Ничего, если рядом присяду?

Мы способны занять
Интересной беседой друг друга,
Ожидать февраля,
Или дня, когда взбесится вьюга,
Впрочем, разницы нет, всё равно скоро будет три года...
Добрый вечер, печаль. Лучше ты, чем дурная погода.

Город долгой зимы -
Это место, где ум мой окрепнет,
Поседеют виски,
От фонарной стены глаз ослепнет,
Это место надежд, что касаются близости кожи,
Есть и профиль один, но с душою стихи не похожи.

Это город снегов,
Гололёда, и центра как в сказке,
Город новой любви,
И от правильных мыслей отмазки.
Мы сидим у окна, словно мысли по стенам скребёмся.
Поднимайся, печаль, мы вдвоём этой ночью пройдёмся.

А на улице мрак,
По-отечески горькая стужа,
Теснота отошла,
Наконец-то мы вышли наружу.
Ни людей, ни машин, только в окнах мелькают фигуры,
Это лучше, чем пыль неухоженной архитектуры.

Кто удержит меня,
Не позволит средь ночи сорваться?
Кто попросит ещё
В этих милых просторах остаться?
Иль ненужный я здесь? Невидим с переулка за сквером.
Среди ночи брожу в одеянье бесчувственно-сером.

Лишь подруга-печаль
В каждом шаге прогулки со мною,
Лишь она примирить
Меня сможет с родною страною.
Для печали не враг, не предательски дышащий Каин,
А всего человек с заводских и панельных окраин.

Всё снежинки летят,
И хрустят под ботинком осадки,
Не закрыт ещё дом,
Значит, - жизнь пока в полном порядке.
Развевается шарф, шапка голову прячет, вцепившись.
Я надеюсь, зима не уйдёт раньше срока, приснившись.

Путь проложен к мосту,
Что повис над рекой, изгибаясь.
Перепрыгнуть сугроб
По дороге к махине пытаюсь.
А глаза говорят - я брести буду вечно обратно.
Ты со мною, печаль? Одному погибать неприятно.

Город долгой зимы...
Над проспектом украшена ёлка,
Она смотрит туда,
Где нас ждёт заболевшая Волга,
Угнетённая льдом, непохожая с южным теченьем,
Остаётся смотреть на реальность пейзажа с сомненьем.

Здесь есть целый район,
Что судьбу воссоздаст по осколкам,
Исцелит мою боль,
Объяснит, в чём несчастен я толком.
Я к творенью его без волненья не делаю шагу,
Образ будущих дней с предсказаньем вношу на бумагу.

Мне не хватит пера,
Словари очутятся под пылью,
Опишу чудеса,
А не то, что окажется былью.
Не поверит никто, если кто-то вообще всё узнает.
В этот город меня простота из мечты не пускает.

Вот и центр ночной,
Наизусть все строенья уж знаю.
Ты довольна, печаль?
С полуслова тебя понимаю.
Не продать за гроши в ста трудах порождённые бредни.
Нас терзает зима, норовя оказаться последней.

Реставрация шла
В близлежащих постройках успешно,
Наблюдаю зрачком,
И немного душою, конечно.
Нет, свяжите меня, или просто мне детство продлите!
Лишь бы я не терялся. Держите ладонь! Как хотите.

Слишком поздний январь
Для покупок с прилавка терзаний,
Был бы предан совсем,
Но осталось пол сотни заданий.
Значит - пусть идёт снег, больше нечему падать под ноги,
Больше некому выть о терзающей сердце тревоге.

Здесь два берега есть -
Два крыла, улетающих с юга,
Есть луна над рекой -
Потайных совещаний подруга,
Есть мой голос ночной, призывающий спать беспробудно,
Только нету меня - я живу в пустоте многолюдной.

Надзиратель-рассвет
Хочет глаз приоткрыть на минуту,
Прилетевший мороз
Сеет в тающих улицах смуту.
Мне пора на кровать, укрываться от бешеных дат,
Что гласит о смиренье, ведущем тропою назад.

Город долгой зимы
Будет долго казаться знакомым,
Принесёт в руки дом,
Хоть не видно за вьюгами дома.
Вот и всё, ухожу, видно, есть очертание крова.
До свиданья, печаль! К сожаленью, увидимся снова.

"Выйди со мною в ночь!"
"Я погулять не прочь,
Но ржавый замок в избе
Не пустит меня к тебе".
"Давай же сломаю замок!"
"Вижу - ты в дождь промок,
И вместе с убитым замком
Вольётся вода в мой дом".

"Давай растоплю я печь!"
"Нету здесь дров, чтоб жечь".
"Давай наколю дрова!"
"Нет пней, тут одна трава".
"Согрею тебя в мехах!"
"Но ночь мне вселяет страх -
В тулуп меня завернёшь,
И связанную украдёшь".

"Позволь лишь в глаза взглянуть!"
"Я глаз не могу разомкнуть,
Веки мои опустил
Сон, и поднять нету сил".
"Пойду я, в реке утоплюсь!"
"Топись. А я утром проснусь,
Поплачу за гибель твою,
И дверь, наконец, отворю".

Я коснулся тебя руками. Стань нежной.
Фотографии завтра сотрутся, а память умрёт.
Остался один лишь город, таинственный и прибрежный
По отношению к руслу, и он наш покой не вернёт.
Мы здесь вырастим молочай, или похожее,
Главное - жизнь продолжать, а просить
Он будет только воды, и то, если душно в прихожей,
Когда в домофон нам некому для кофейных бесед позвонить.
Браслеты упали на пол, к вещам взывает машинка,
Не зря же тепло давали в пустой пищевод батарей.
Тебе сейчас важен стул, точнее - одна лишь спинка,
Чтоб не упасть от счастья, или от шока скорей.
Ты станешь моей женою, и лампочка брови сдвинет,
Штора взлетит без ветра, скрывая начало дня,
Кошмар ночной захлебнётся, квартиру под утро покинет,
И станет всё слишком весело, если ты не сбежишь от меня.

С запахом патоки
В кухонном столе,
С бледно-жёлтой звездой
На чёрном челе,
Зима отступает украдкой,
Потому, что сосед
Не метёт сугроб,
Потому, что снежинки
Не падают в гроб,
Сцепившись в метелиной схватке.
Здесь пол деревянный
Со скрипом живёт,
Сюда никогда
Никто не придёт,
Тем боле верхом, как встарь.
Торшер догорит
Для уставших глазниц,
Что попробуют вычитать
Вечность страниц,
И не сгинуть в январь.
Можно было замок
Не ломать ружьём,
Можно было кому-то
Остаться вдвоём,
Безопасности для.
Но здесь столько ботинок -
Попробуй следы
Разгадай по подошвам.
Особенно льды
Так скуют, что сотрётся земля.

От усов прибывает
Солидности, но
Здесь не совсем,
Как в обычном кино,
Только с крыши капели ждёт тазик.
В этом месте,
Куда указателя ни
Одного не стоит,
Свои лучшие дни
Коротает будущий классик.

Дмитрию О.

Месяц январь, знаешь, как месяц странников,
Когда видится блеск в поездах подстаканников,
Когда плечи болят от нагруженной клади,
И без дела никто не вскрывает тетради.

Иногда говорим так, как будто нам сорок,
То ли дело писать без цензурных затворок,
Получать и кресты, что как шрам во всю спину,
Для сжиганья трудов взять канистру бензина.

Но сейчас снова дома. Бегу взглядом в ленту
Последних событий, что не нужно студенту,
Скорее, совсем обречённому критику,
Да и просто узнать пару слов про политику.

Поздравление принял. Был праздник приятен,
Рубашка цела, не прибавил нос ссадин,
Впрочем, молодость мучает; есть что-то в буре
Близкое к сельской архитектуре,

И потому, здесь случались подъёмы
Всеобщего гнева. Бил дверные проёмы
Кулак мужиков, и крестьянских орудий,
Иных данной местности не было судий.

Привет тебе с юга! Жди новых заметок,
Кроме сказок про снег, что и вовсе здесь редок.
Слушай про жизнь, где под солнцем всё вертится,
А не где Волгу лёд заковал на три месяца.

Там, где дворцы не скошены,
И ливень не чествует лица,
Там, где страницы в печь брошены -
Пиита молодость мчится.
Гости по праздникам редки,
Глаз не заряжен картечью,
Идут разговоры в беседке
С ломаной русской речью.

Зло полоскает журналы -
Ищет в печали наживы,
Но если приснятся мне скалы,
Значит - детства пейзажи все живы.
Нет, не помогут в молитве
Строчки, хоть были бы правы,
И если я выстою в битве -
Не смогу обрести былой славы.

Отдыхает на коврике пепел,
Догорают в руках переплёты -
То не реквием в полночи встретил,
Просто, с клетки сбегают ноты.
И никем я не стану с одною
Обожжённой рукой. В этой жизни
Не нажил я врагов за стеною.
Так откуда ж взялись в отчизне?

Как хочу что-то бросить на звонком,
Чтоб как встарь - струны сердца запели.
Вот бы так и остаться ребёнком,
И спокойно уснуть в колыбели,
Вот бы снова с отцом читать книжки,
Пропуская охапки страниц,
На дверях щёлкать пальцем задвижки
Под вечерний стук маминых спиц.

Есть только улица где-то,
Всё, что зовут её частью,
Не пройдутся по ней поэты,
Предпочтя запятую счастью.
Мне не запахи снятся клевера,
Хотя, вряд ли он тешит ладони,
А скорей - холод русского севера,
И мольба о гроше на картоне.

Всё, что было дано - потрачено,
От пегаса лишь шерсть клочками,
И неделя ещё не оплачена -
Значит, ждёт наказанье стихами.
Нету ни сил, ни паники,
Радость уходит по горстке,
Тепло остаётся в предбаннике,
И зимой, как в родном Пятигорске.

Завтра трубе останется
Жить на январь, и хватит,
Иней к тетради потянется,
Чернила на холод потратит.
Спят на заре великие
Люди, чьи буквы в пособиях,
Как леса - в неизвестности дикие,
Только сердцем в несложных утопиях.

Восемь звонков не отвечены,
Прёт телефон за ударника,
Цифрой на карте отмечены
Адреса для душевного карлика,
Не найти по гудкам парадных,
И открытых дверей не прибавится,
Всё равно на людей нарядных
Никогда и никто не оглянется.

Так проходит вся жизнь, всё планами,
Чемоданы от тряпок ломятся,
Сделав вид, что обжился странами,
Всё по прошлому взгляд беспокоится,
Хорошо, что он не был картечью.
Биография напрочь забыта.
И, мешаясь с восторгом и речью,
Молодость мчится пиита.

I
Зимою Кавказ не бывает заснеженной лодкой,
Здесь голая кожа с блестящей и скромной находкой.
Скольженье во имя покрытья соблазнов пока не критически
Меняет и климат, и берёт за уста героически.
Под гул вертолётных выходок проложен был путь на родину,
Как хорошо, что на севере вяжут руки Ливонскому Ордену,
Откроется дверь на горы – лучший из всех вариантов,
Двум молчаливым махинам, взявшим бедственность от дуэлянтов.
Так давно не был дома, что и дом давно годен под снос,
Снежный вид не представится, если слышен всегда сенокос,
Я уже заезжаю. Стела с облезлою краской.
С лицом моим северным, и душой совершенно Кавказской.

II
Любе

Мне кажется, люблю тебя я каждый день по-новому.
Не меньше и сильней, а в состоянье – по здоровому,
Жаль, что сейчас ты не увидишь край мой милый,
Я не забрал тебя ни нежностью, ни силой.

С вершины Стрижамента разглядеть тебя непросто,
Ты слишком белоснежна, и сугробам не по росту,
Хребет идёт всё дальше, превозносит мои горы,
К тебе, и вновь сюда, всё покорить мечтаю скоро.

Готовь улыбку, вдохновенье. Часть Эльбруса
Я привезу, чтоб затушить ту искаженность вкуса,
Что помешает прикоснуться к твоим пальцам.
Примчусь не горцем на коне, всего - страдальцем.

III
Есть в ставропольских сёлах просторечье,
Звук дряхлых тракторов, и что-то человечье,
И в скрежете лопат по снегу с чернозёма,
Рассвет до корки заключён, когда проснётся Тёма,
Василий, Зорька и вся живность, что на клички
Стремится бешеным порывом электрички,
Что рассекает родину вторую. Безымянность
Ушедших лет провозглашает в стёклах странность,
Колхозных линий, перечерченных на призму,
В скупых полях, под стать ручью-капитализму,
И громких песен, чуть задумчивых, весёлых,
Вот всё, что теплится поныне в данных сёлах.

IV
Городок ещё жив. Запустенье. Вычищен лик Георгия.
Здесь низин нет в помине, но в мыслях спускаюсь с заснеженной горки я.
Кофейня не тронута, место для крошек подвинуло центр,
Та самая точка на карте, что страдала с нажатья на enter.
Парк притянул целый век, и уже записан в учебнике,
Всё знакомо от пихт, до тех птиц, что живут, как нахлебники,
Отреставрировать дом – так вместить рождество спасителя,
Напечатать для СМИ имя самого известного жителя.
Жаль, что нечем раскрасить фасады – здесь взлетела бы бабочка ввысь,
И любой горожанин, вместо гнать кота с криками «брысь»,
Приводил бы любимую, или просто встречную первую
Посмотреть на рисунок, если б та не прославилась стервою.
Здесь была давно крепость, но остались въездные ворота,
Здесь есть памятник дьяволу с незапамятного переворота.
Проходя мимо площади – можно проникнуться лаской
Города, что не умер, и не встал под строительной каской.

V
Поздней ночью есть мысли, что мешают проснуться с утра,
Хорошо, если мы все вместе, и пытаемся сесть у костра,
А иначе не будет музыки, и вообще настоящих подвигов,
Перешедших в чужие руки, наплевав на исход веков.

Сколько будут стоять здесь горы, столько смерть не отыщет щели
В деревянных полах, оставляя свой след на панели.
Только речки с вершин охлаждают двойные стандарты –
Я совсем чужеземец, с торчащей из пояса картой.

Ни в долине Юцы, ни в ущербном разрезе Дарьяла
Не найдётся зацепки. Я прожил здесь не то, чтобы мало,
Но всю жизнь, что мне помнится. Прозрачен и ясен план –
Покоренье вершин обернётся ныряньем в стакан.

VI
Я вернулся в горную местность, дай бог, всё на глаз узнаю.
Как три года назад из воздушки банки не пересчитаю.
Жара под навесом не кажется странным явленьем творца,
Но становится явно печальней дневная окружность лица.
Я знаю здесь каждое дерево, тем боле, их здесь не так много,
То, что крыто забором, деревянным ли, всё не убого,
Скорее стало особенным. Окровавятся губы черешней,
Истопчутся ноги не жизнью, но картиной достаточно внешней.
Никто меня не любил, и все ждали, что стану я близким,
Качались мне вслед акации, становясь всё более низким
Субъектом, что может значить отказ от съеденья скотиной,
И ладно здесь будет пыль, а не липкая масса с глиной.
До сих пор есть места боёв. Нужно в будущем взяться за повесть,
Воспеть всё настолько, сколько эхом откликнется совесть
В горной ложбине. И если б я здесь не родился,
Русский язык в местный говор вряд ли б сгодился.

VII
Существующий день, окрыляющий бедственность
Положения дел, движет в дом непосредственность
Панорам горизонта, кои днём померещатся
Как облака, что вдоль неба проплещутся.
Минеральной воды не почувствуешь вкуса,
Не просверлишь глазами горбатость Эльбруса,
Пока неморозный январь подивится
Весенним пейзажам, в туман заклубится.
Эти бедные земли заменит мне разве
Северный путь, но как встарь, недоразвит,
И покуда я буду уметь ногами
Шевелить, – взгляд мой будет обласкан горами.


VIII
Гулять выходил под вечер, когда лёд, несмотря на южность,
Стал поверхностью озера, поверив, что градусник прав,
Прошёл вдоль печальных дворов, составляющих вместе окружность
Среди бесконечной степи, в пустоте человечий анклав.
Не хватает танцев с республик, что и в местной культуре схожи,
Особенно, если праздник оставляет голодными куриц,
Гусей, и прочую живность, и выносит стол из прихожей,
Если лето – то под навес, когда зима – всё равно. КрУг лиц
Знаком по песням на свадьбе, сложенным пальцам в крещенье,
И просто канистрам бензина, вылитыми за «спасибо»,
Только здесь веет Азией, отсюда идут опасенья,
Одеялами прячут солнце. Работа кончается либо
Во время атаки звонков, либо вовсе теперь нескончаема,
Поэтому, здесь людей даже меньше, чем света над глазом.
Переход никого не волнует, что было вполне ожидаемо,
И пройдя здесь тысячу раз, не отречься уже от Кавказа.

IX
Родной мой Машук стал смотреться иначе,
Раньше он был во степи падшим воином,
Теперь (когда нож под ногами не прячет),
Покрывшись фундаментом, дышит спокойно,

Как брошенный зверь у железной дороги,
И кроличьим ужасом схвачена шея,
Чуть простудившись, пустил он истоки,
Раскинув над парком в садах галерею.

Ни тепла, ни пощады, ни древних трамваев,
Лишь бывшее имя спустилось, а в гладкой
Поверхности стало названье. С апрелев и маев
Несётся последняя песнь по канатке.

X
Я жив потому, что вижу всю местность как на ладони –
Ближе к тучам врисованы горы, а в предгорье гуляют кони,
По казачьей земле идёт праздник, с солнцем сливаются храмы,
Куру рассекают лодки, оставляя недолгие шрамы.
Поскольку я здесь родился, этот край прогремит на все страны,
Громче, чем третьего дня на застолье звенели стаканы,
Сливаясь со звуком гармони, будет долго эхо дурачиться,
И туча смотреть на Бештау, пока, наконец, не проплачется.
Я влюблён в эти дивные степи, что легли у подножья хребета
За то, что на всё отечество только здесь представлял я лето,
Когда там, на севере, постучатся в окно снежинки,
Во сне беспокойном я стану вспоминать путь с Минвод до Невинки.

XI
Прощай, Кавказ, быть может, ненадолго,
Меня ждёт милая, град северный, и Волга,
Прощай, единственный мой край, с тобою связан
Я цепью гор. Меня любить ты не обязан
Как человека. Как поэта полюби же!
Чем стан Эльбруса никогда не стану ниже.
Когда лицо моё забудется в России,
К тебе приеду снова чрез стихи я.
Прощай, Кавказ... Не надо. До свиданья!
Всегда я возвращаюсь с опозданьем...
Но, поменяв сто городов, пройдя путь скользкий
По вечной жизни, помню – твой я, Ставропольский!

Это я был убит, когда белый букет растоптался,
На окраине дождь по песчаным холмам пробежался,
Целый мир стал глухим, не считая посланий Венере,
Я остался ни с чем, одинокий, в октябрьском сквере.

Ты стояла спиной, не сказать, что грустила, но горе
Пробиралось в кустах, не осилив баланс на заборе.
Что ж молчишь ты как тень? Так и ждёшь моего пораженья,
Будто, завтра тебя не настигнет болезнь в отраженье.

Кто б увидел печаль... Но я брошен любым человеком.
Отгоняю всю злость, сам кончаю путь медленным бегом.
Ну и пусть я один, без страны, без руки на подмогу,
Пусть иду в пустоте, предпочтя видеть спящей тревогу.

Есть осенний листок, он остался никем не замечен,
Пусть в душе не поэт, но под грудой подошв всё же вечен,
Городской тротуар мы вдвоём пресечём, отщепенцы,
Проходя до угла, позабыв от дождя полотенце.

Интересен мне взгляд немигающей с башни рекламы,
Он свидетель и встреч, и до слёз нескончаемой драмы.
Жаль, ни с кем по душам невозможно раскинуться речью,
Я иду под зонтом от центральных домов к Черноречью.

Напечатать страниц не получится в силу запрета,
Так же, как и вернуть плодотворное к радостям лето.
Больше нечего ждать, остановка хранит разве к смеху минуту.
Это я был убит, как отъехал автобус второго маршрута.

Здесь сетка крепостью зовётся,
Соседи не бывают правы,
Зимой не умирает солнце,
Вдали не видятся дубравы,
Листва по осени осталась,
Нагая, не прикрылась снегом,
Лоза с навеса разыгралась,
Когда промчал ветр лёгким бегом,
Теперь до слёз здесь всё пустынно,
Кирпич в стене стареет быстро,
Лишь паутины спят невинно,
И от костров витает искра,
Журналы ждут по шифоньерам
Печальных рук, иль взгляда печки,
Листок с заброшенным примером
Плывёт сквозь годы, как по речке,
Хороших книг большое тело
Раздулось, бросившись по полкам,
Поленница, что так не спрела,
Ждёт ног шаганья по обломкам,
Вишнёвый сад давно червивый,
На пасеке кружатся пчёлы,
Тот год, что мог бы быть счастливым,
Остался самым невесёлым,
Собака на цепи не скачет,
Петух не будит от безделья,
И мальчик маленький не плачет,
Познав взросленье,
Здесь мысль не о великом мучит,
Скорей, по прошлому гуляет,
Частицу долг едва получит,
Если борьбу не проиграет,
Фонарь кольцо не освещает,
С сарая боров пал бесчестно,
Последний взгляд здесь навещает
Едва не умершее место,
Молчит гараж, мотор не слышен,
Ржавеют молотки, стамески,
Цветочный уголок не пышен,
В траве вредитель без отместки,
Нет ни тепла, нет ни мороза,
Лишь виснут куртки по над шеей,
Про конец света здесь угроза
Казалась лучшею затеей,
Весь мусор под окном скопился,
Где жил однажды палисадник,
И кто сюда не возвратился -
Не посетит уж сей рассадник
Тоски, хандры, воспоминаний,
Мышей меж банок во сарае,
Здесь, во дворе кирпичных зданий,
Героев прежних вспоминают,
Чердак, подвал, всё спит в поре
Благополучного соседства,
И, вместе с жизнью во дворе,
Уходит безвозвратно детство.

I
Любовь,
Так вышло, что три дня мы не знакомы,
Всё выставлено на продажу.
Как говорят в окне пейзажи –
Уже не важно, здесь никто не будет дома.
Прочтёт
Известный номер вдохновенные посланья,
Когда стекло не выльется в осколки.
Хочу остаться мальчиком в футболке,
Быть неизвестным, выполняющим заданья.

II
Мы встретимся, Любовь, когда от песен
Останется лишь звук,
Ни слова более.
Здесь нет травы,
А крымские магнолии
Непоняты природой. Интересен
Бываю я, когда шучу на тему
Несчастных сплетен, безразличных предпочтений,
Это известнее моих стихотворений,
Чуть не создав официальную эмблему.

III
В дороге сложно спать,
Мечтать сложнее.
Напрасно фары представляют в полдень ночь.
Предвиденье сломалось, хоть пророчь
Такое небо, чтобы грело посильнее,
Что важно по пути из городов.
И указателям давно никто не верит,
Хоть лучше них пространство не измерит
Никто; даже мой глаз
К такому не готов.

IV
Меня всё чаще мучают догадки
О том, где может
Поджидать вход на покой,
Уж точно не в ларьке
С сушёною треской,
Каких вдоль трассы возросли под солнцем грядки.
Неважно, только слишком любопытно
Предчувствовать, когда
Чарующий конец
Заглянет в душу,
Пригласит встать под венец,
И так же сгинет, не торжественно, но скрытно.

V
И сто веков года мои продлятся,
А будет мало – впишем новый договор,
Судимость совести забыта, я не вор,
Нет повода
От подписи скрываться.
Как мчит машина вдаль по автомагистрали,
Так мчу и я, душа за мной, стихи со мной,
Подмышки мокнут, пропотевшись под сумой,
Вздыхает дом,
Куда меня не звали.

VI
Окно вверх-вниз бежит без перебоя,
Возможно, даже
Ощутить и пыль дорог.
Всех впереди летящих беспокоя,
Откроется и свет,
Что я добыть не смог.
Сбивая кресла до удобства, и до сна,
Чуть ближе станет километр за поворотом,
Покуда говорю не по слогам, – по нотам,
Не просто возвращенье, а весна.

VII
Любовь,
Наверно, в городе твоём есть где прибиться,
Заночевать,
Чтоб на пять лет вперёд остаться,
Конечно, в дни безделья возвращаться,
Де-факто же с учёбою возиться.
Кто знает,
По тоске автомобильной не поймёшь –
Сейчас
Начнётся множество строений, или лес,
Я всё равно для сотен глаз уже исчез,
Меня то с полки, лишь моргнёшь – тотчас смахнёшь.

VIII
В стране, где сотни километров – только миг,
Есть смелость говорить о трёх неделях,
Пока одни продолжат нежиться в постелях,
Другие вдоль дорог
Продумают блицкриг,
Чтоб взять быстрей и счастье, и усталость,
Нехватку нежных чувств, как кислорода,
И то, если позволит непогода,
Хотя-бы туча,
Дождь. Такая малость!

IX
Должно быть, сильно вырасту, в два метра,
Забуду в паспорте сменить своё лицо,
Спокойно съеду, уступая, на кольцо,
И вновь, забывшись,
Мыслей вскрою недра.
Придут же времена
Забывчивых и сильных,
Люди расстанутся с причиной, что пора,
Даже тогда им заиграют до утра
Огни, уже не фар автомобильных.

X
А мне тем более.
Не главный, но забыт
Как деревнями, так и чем-то покрупнее,
И тем упрямей,
Вовсе не скромнее,
Несу три голоса, чтоб мозг остался сыт.
Предугадать событья
Сложно, но не
Совсем уж невозможно, как не бейся. Я,
Поскольку,
Всё не выбрана профессия,
Сочту за грубость предложенья, что не понял.

XI
Представь себе, Любовь,
Тут километров двадцать,
Рукой подать до рук твоих, но этот мост,
На первый взгляд, покажется, что прост,
Только к тебе не позволяет мне добраться.
Хотя, рассказ мой и не так реалистичен,
Скорей похож на фэнтези о мире,
Где мы увидимся часа через четыре,
И где посыл мой
До невинности приличен.

XII
Вернусь то я героем, самым честным,
В конверте
Фотография придёт,
Меня никто, конечно, не поймёт,
Тем боле,
С механизмом пятиместным.
Все сводки чем-то скучным пополняются,
Дорога, где моя
Душа пока что есть,
Заставит о другом уже прочесть,
Не страшно,
Но всего остерегаются.

XIII
Так продолжается моя поездка в вечность,
Кто знает обстоятельства отъезда...
Возможно, брошенность,
Скорей – нехватка места,
Но точно не улыбки безупречность.
Неси меня, автомобиль, повсюду,
По городам, что платят сбор твоим колёсам,
Ведь даже
Оставляя все вопросы,
Я снова о пути обратном думать буду.

О, как я ждал зари с румяных щёк,
Мгновенья бабочки в цветущем палисаде.
Мне под ногой шептал о празднике росток,
О нежном слове, появившемся в тетраде.

С небес по арфе опустился плача звук,
Спугнул синиц, клюющих посыпь у ограды,
Упал в траву, боясь коснуться пальцев рук,
И тонких линий, что в судьбе ему не рады.

Нельзя мне выразить ту мысль, что родилась
В проклятых муках; и ни что с ней не случится,
Она состарилась, но в поле понеслась,
Где гладь земли пронзили шагом кобылицы.

Боюсь движений, здесь так тихо, что рассвет
Крадётся медленно, сцепив в испуге плечи,
И лишь шоссе глядит в знакомый силуэт,
Что прибежит сюда, к невымученной встрече.

Последний луч ласкает окна на правах
Седого странника, просящего о доме,
И, отражаясь в самых преданных глазах,
Он убегает, чтоб вместиться в водоёме.

О, как всё искренне, от трав, до крон в саду,
Заря набросилась на тучи над полями,
Я, не дождавшись завершенья, упаду,
Чтоб никогда не тронуть счастие руками.

Ты тянешь к моим пальцам ладони,
Идёшь за мной, боясь заблудиться,
Твой взгляд ищет снежинки на кроне,
Спеша зиме холодной открыться.

Держи меня до признаков ночи,
А хочешь - мы не станем прощаться.
Идя по краю молчаливых обочин,
Я знаю - нам нельзя расставаться

До первого снега, до первого лета,
До первых дождей, и волшебных рассветов,
До первых судов, рассекающих Волгу.
Ты остаёшься со мною надолго.

I
"Вы живой, или памятник?" - "Нет, не из кожи, не каменный".
Ближе к зверям, из чьего-то оружья израненный.
Знаю столько историй, и молчу, потому, что нет повода,
Потому, что жилец совершенно безлюдного города,
Где вода для того, чтобы чайки, набив животы, улетали,
Корабли лишь затем здесь стоят, чтоб их волны качали.

II
"Вы живой?" - "Мало сказано". Не прошло двадцать первого века.
Всё в ушах школьный бал, в новогоднюю ночь дискотека.
Далеко до серьёзности. Губы замкнуты, значит, не шутки
Опускают они, чтоб смеялись враги, бездельники, и проститутки,
Просто, солнце сегодня такое, что принцип покорности сложен.
Я ведь правда, как лес, слишком молод и наг, не ухожен,

III
Коли дело зимой. Жив настолько, что выход из дома бывает
Нагружен следами моих отпечатков. Не то, что гоняет,
Но просит покинуть, когда красота доставляет неловкость стенам,
И сердце назначенной дамы всё ещё тяготеет к изменам.
Представить сложно иначе мой день от часов до тревожности,
Скованный приступом льда, и весельем настигнувшей прыти безбожности.

IV
Даже если и памятник? Не способен протягивать руку к людям
С нечестной идеей. Это всё не о том, мы, конечно, обсудим.
Подражать, значит - плавать в незнание, в рамках цветов и зданий,
Больничных проездов, знакомых в разбитых коленках скитаний,
Хранящих запах десятых годов, с оттенками многолюдства,
И та же жара внутри куртки, гул машин, и немного распутства.

V
Соответственно, стук должен быть изнутри, не снаружи,
Тут такие же белые люди, лес дремучий, бывают и лужи,
Ощущенье счастливой поездки пропадает на первой заправке,
Ибо, в предназначении, стул равняется уличной лавке,
Оставаясь на нём, возникает и гром, и всё, вплоть до шаровых
Молний, и вообще всех явлений, как таковых.

VI
Так откуда ж взялась неизвестная выдумка, взяв деградацию,
Как курс, изменяющий поступь шагов, и вообще, репутацию...
Просто, синее небо не может бесплатно работать барьером,
Делать больше улыбок, говорить много, но не о сером,
Долго не будет ясным, причём, в двух значеньях из Ожегова,
Время отведено, в основном, для принятья непрошенного.

VII
Где-то разбилась ваза, слышен крик предсмертный фарфора,
Это громче, чем плач, скажем, сердца в глуши коридора,
Тем более, голос не может сравниться с тем, что и есть
В мире, но в облике изображает скорее лесть,
Чем горькую правду. Никогда не смирюсь с осколками, ждущими
Мановения веника, и, дрожа под ногами, живущими.

VIII
В трагедии есть некий принцип, вершащий судьбы великих.
Кто-то сидит и плачет, смотря, как в телах безликих
Никак интерес не появится, о признанье и речи не стоит.
Человек написал лишь о том, что его беспокоит,
Совсем не смешно, соответственно - не актуально.
Смысл нынешних денег. Даже, немного нормально.

IX
"Вы живой, или памятник?" К сожаленью, есть нечто гранитное,
Например, вдохновенье, под одеждой по скромности скрытное,
Спасти можно всё, правда, проще губить языками,
Проще врать про улыбку, чем гласить на весь город стихами.
Голова - не пространство словарных запасов, тем паче
Философии большей, чем в том пароходе. Пустырь. Не иначе.

X
Даже было бы имя на красиво покусанном камне, пред входом
В красивый дворец культуры, всё равно здесь никто не сольётся с народом.
Страха нет, страх - отчаянье всех высших стадий,
Он сложнее, чем приступ замешательства с выкриком: "Радий
Распадается в воздухе!" Столько пришлось пройти,
Что даже мороз по коже не способен отвергнуть пути.

Россия начинается с вокзалов,
С громадных чемоданных площадей,
И после, вдоль связующих каналов,
Есть то, что станет встречей для людей.

Здесь нету возвращений, расставаний, -
Один лишь путь, стучащий чрез леса,
И глаз, не измеряя расстояний,
Глядит то в поле, то в глухие небеса.

Звонки окончены, все письма разошлись,
В районный центр не стремится груз известий,
Десятки рук узлом ветвей сплелись,
Чтоб мчать в просторах километров двести.

Тугим баулам пропускают в ноги место,
За хлеб и соль молитвы, как за пир,
Стоп-кран молчит, как будто, до отъезда
Существовал другой, ненужный мир.

Остались позади друзья, подруги,
Кто был влюблён, тот вместо сердца - стук колёс
Услышит в полночь, и запомнит эти звуки
На всю оставшуюся жизнь. Будь то мороз,

И лето, без оглядки поезд мчится,
Перекрывает переезды в городах,
Пути приводят из провинции в столицу,
Для развлечения в таких же поездах.

Нигде нельзя измерить ширь просторов,
Как из окна летящего вагона,
Деревни, чуть смущаясь скрытых взоров,
Стремятся к речке, простираясь между склонов.

От провожающих наполнятся вокзалы,
Прольются слёзы, что пролились в эти годы,
Такси захватят неприметные кварталы,
Город откроется с перронного прохода.

Я уезжаю. Ты мне всё уже сказала.
Теперь другие ожидают города.
Россия начинается с вокзалов,
Всю жизнь в ночи стучатся поезда.

Неужели с тобой зимним вечером встретимся снова?
Неужели увидишь меня абсолютно живого?
Что, и правда фонарь обещает увидеть твой профиль,
И невзрачность души, за которую вступится Нобель?

Неужели твой лоб станет тёплым от губ моих в зиму?
Неужели события будут подобны созданию Рима?
Я не верю, что жить остаётся мне больше, чем миру,
Мускулистый палач не вздымает над шеей секиру.

Это точно мой город, где остались нестёрты картины?
И шаги мои здесь до сих пор остаются невинны.
То, наверное, сон, или просто виденья остались.
Неужели то мы у ларька на углу обнимались?

Сколько лет нам двоим? Не считал, и, пожалуй, не надо.
Что знакомо - деревья, бредущие строем с парада,
И цветы подо льдом, что на лето опять к нам вернутся.
Слушай, если то сон - позвони, помоги мне проснуться!

Электрический свет, привокзальный район по соседству.
Неужели я здесь провожал молчаливое детство?
Что ты скажешь в ответ? Почему всё явилось былое?
Как решила судьба, чтоб мы снова шли вместе с тобою?

Я искусный борец за права на владение страстью,
Неустанный игрок, вызов бросивший даже несчастью.
О, как ты хороша при янтарном свеченье от стёкол,
Это больше, чем жизнь, я опять неземное потрогал.

Или, наоборот, всё идёт чередом, всё как надо,
А приснилось другое - что не был я рядом. Услада
Раздумий таких обернётся потерей покоя.
Давай просто идти, ни единого плана не строя.

Безусловно, я жив, подтверждение - жесты руками,
И задумчивый взгляд, догоняющий свет за домами.
Неужели уйдёшь? Неужели часы пронеслись?
И опять не смогли навсегда мы с тобою сойтись.

К.Т.

Мы не виделись целую вечность, точней, четыре
Месяца. Не скажу, что области стали шире,
О тебе мои мысли теперь не минутами, разве - часами
Исчисляются. Я так отвык твоё имя устами
Шептать, будь то повод, иль просто разминка речи.
Я смирился, что ныне с утра твоим взглядом не встречен.
Волненье касается пальцев, когда сообщенье рождается
В порыве безумия. Благо, что чудо случается.
Стал старше на цифру, но чего не боюсь совершенно -
Что в толпе не смогу различить. Мы живём, постепенно
Приближаясь к пространству, где точек окажется более,
Чем одна, разорвав параллельность волей-неволею.
И не верю - пройдёт лишь два дня, как услышу твой голос,
Может, даже на куртке останется тоненький волос,
Я бреду до вокзала, зная - есть и любовь, и прочее,
Но всё станет не важным, когда вновь увижу тебя воочию.
Может, зря вернусь, но когда опять в темноте ночной
Ты всплывёшь во сне, я решу, что ты за моей стеной,
Словно вновь люблю, как в предзвёздный час в прошлый год сказал,
Словно никуда от своей любви я не уезжал.